– Говори короче! Видел?
– Нет.
– Следующий!
Ангелы, играя желваками, что-то записывали в блокноты, когда Господь Бог поднимал указательный палец, это случалось довольно редко, и Господь даже не стал собирать листочки, когда духовные отцы разошлись.
– А вы к какой вере принадлежите, уважаемый? – поинтересовался один православный священник у Сниткова перед уходом.
– Я атеист! – твердо ответил Снитков, но тут же испугался и посмотрел на Господа.
Господь, судя по всему, не услышал, а расстроенный священник ушёл.
– Ну что, – Снитков наклонился, осторожно прерывая раздумья Господа, – дело идет?
– Какое там идет! Сам видишь, словоблудие одно. Да разве ж с такими творческая богема состыкуется?.. Мулла правда, утверждает, что Ван Гог пообещал вот-вот обрезание сделать, а Лермонтов – исповедаться... Только я это «вот-вот» уже который месяц слышу!
Бог переоделся, нацепил темные очки и приклеил бородку.
– Представляешь, сам по ночам хожу, выясняю, кто где тусуется, о чем говорят. Вот так вот разыщешь, присядешь рядышком, наберешься терпения и слушаешь, слушаешь... Главное тут – во время глумления не вспылить, себя не выдать... А то перепугаются... Замолчат... Наблюдателей бы мне, конечно, толковых... Да где ж их сыщешь? В энциклопедиях не публикуют. Списки засекречивают. Вот так и выискиваешь по наитию. На, одевай кроссовки! Сегодня со мной пойдешь.
Оба плотно поужинали. Господь достал фонарики и скрипку, после чего оба двинулись по аллее с наступлением глубокой темноты, когда отбой был объявлен уже давно.
– Стой! Кто идет? – послышалось из–за кустов, когда они прошли метров двести.
– Свои. Не узнаешь? – усмехнулся Господь спрятавшемуся ангелу.
– Прости, Господи, не узнал. Следуй по делам своим, – виновато пролепетал ангел и быстро отчитался. – Все спокойно!
– Ты бы ещё у меня за комодом сторожил, «всё спокойно», а ну, давай вглубь!
Затрещали кусты, и послушный ангел быстро побежал в чашу.
– Видал, Антон Иванович, работничков! До сих лор разницы между ловлей и наружным наблюдением не понимают. Да будь он поумнее, он бы сейчас за нами на цыпочках сто метров шел. Шел бы да слушал, ума-разума набирался. «Стой! Кто идет?» Грубо. Грубо-то как! И безрезультатно, главное. Знаешь, часто думаю, что мешает, скажем, ангелам ближе к Богу стать? Самолюбие. Самолюбие, как ни странно. Мозгов-то нету, а самолюбие так и прет. «Стой, кто идет?» Ну, куда это? А человека оно ещё больше подводит. Как почувствует преимущество перед животными или тварью какой, руки в боки, щеки надувает, смотри, дескать, тварь, человек стоит, хозяин жизни! Хозяин, тоже мне... Дурак ты, а не хозяин! Его в тюрьму, а он – кулаками по двери стучит, кричит, протестует. Думает – поможет. Сиди тихо! Раньше выпустят. Вот как надо! Оказался в поле – прикинься травой. Залез на дуб – желудем. Попался в кузов – давай груздем или как там... В общем, понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю, камуфляж – искусство богов, – неожиданно сообразил Снитков и с уважением посмотрел на скрипку, захваченную Господом.
– Молодец, правильно. Одно меня только волнует... – вздохнул Бог. – Не слишком ли много времени на камуфляж трачу? Такой здоровый лес. Может, вырубить его к чертовой матери? Чтоб все ясно было, как на ладони!
– Жалко, лес хороший, сами же запрещаете трогать. Рай все-таки.
– Странно, почему-то бытует мнение, что в раю обязательно должен быть хороший лес. Почему не поле? Почему не бетон, а? Философский вопрос, Антон Иванович, ох, философский!
Через полчаса ходьбы Господь Бог со Снитковым набрели на слабо горящий костер, возле которого одиноко сидел грузный небритый мужчина.
– Вот, смотри. – Бог перешел на шепот. – Это есть композитор Модест Петрович Мусоргский. Не спит, жжёт костер. А рядом пустая бутылка из-под водки. Хотя водку я здесь, обрати внимание, никому не выдавал. Никому! – Бог многозначительно поднял палец и, мягко ступая кроссовками, приблизился к композитору.
– Откуда дровишки? – весело поинтересовался Господь, когда они со Снитковым уселись на бревно напротив.
– Да вот реликтовые сосны рублю, – мрачно проговорил Мусоргский. – Что ж поделаешь?