- Паспорт дома лежит. Я ведь не диверсант какой, не подозрительный элемент.
- Приказано задерживать всех лиц, не имеющих документов.
Папаша задумывается и спрашивает:
- Сколько тебе лет, парень?
- Четырнадцать.
- Чего?
- Четырнадцать. Вчера исполнилось.
- Ты меня за дурачка не считай.
- Нет, значит, документов?
Он переминается с ноги на ногу и вдруг протягивает мне согнутый палец:
- Разогни!
Я эти хитрости знаю и потому говорю:
- Ты сперва покажи, может, он у тебя вообще не разгибается.
Он показывает, что палец распрямляется, и сгибает его снова.
Некоторое время мы играем в эту игру. Палец у деда словно железный никак не разогнешь. Но и он не может разогнуть мой.
- Ничья, - говорю я папаше. Он спрашивает:
- У тебя что за работа?
- Монтажник центрального отопления.
Ну, я немножко прихвастнул: какой я монтажник? Ученик, в лучшем случае подмастерье, но уж никак не водопроводчик с опытом.
- Так мы же почти одного цеха. Я тоже по железной части. Автомеханик. И не стыдно тебе своих загребать?
Я решаю его отпустить.
- Ну ладно. Ступай себе аккуратно.
- Палец у тебя крепкий, - говорит он уважительно. - Ох, и задаст же мне жена!.. Немцы, говорят, уже в Мярьямаа. Куришь?
- Загуляешь еще раз - не забывай документы.
- Спасибо за науку, сынок. Кто это тебя так красиво отделал?
Заметил, значит, что у меня половина лица все еще в разводах.
- Да просто так. Случается.
- Я, когда в рекрутах был, тоже дрался. Из-за девчонок и просто так. Чтобы развлечься малость.
- Начальство идет, смывайся.
- Не боюсь я ни начальства, ни подчиненных.
- Мне из-за тебя влетит. У тебя ведь ни паспорта, ни пропуска.
- Ну раз так, пойду. Но сколько же тебе лет? - Полных двадцать.
- В двадцать лет я тоже был хват. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
- Не пускай фашистов в Таллин.
- Да уж не пустим, разве что не справимся, тогда...
- Тогда - беда. Ну, прощай.
- Прощай.
Болтовня с этим веселым дедом немножко приподняла мое настроение. Я насвистываю потихоньку "Шумящий лес" и думаю про себя, что такие вот старые коряги чертовски здоровы тягаться на пальцах. Теперь мы занимаемся боксом, легкой атлетикой, гоняем футбольный мяч, играем в волейбол, баскетбол, а тогда перетягивали палку, разгибали пальцы, поднимали камни и толкали друг друга в грудь. В молодости не обойтись без того, чтобы не испытать свои силы. "Чтобы развлечься малость". Драться я не люблю, но боксерские перчатки надеваю с удовольствием.
Рассуждая таким образом, я внимательно слежу за улицей. Из-за угла появляются трое. Двое наших и кто-то третий. Наверно, задержали какого-нибудь подозрительного типа. Кто бы это мог быть? Такой же заплутавший полуночник, как этот папаша, который развлек меня, или настоящий бандит?
Они подходят ко мне, и я узнаю в задержанном деда, с которым мы только что разгибали друг другу пальцы.
Подойдя ко мне, дед элегантно приподнимает шапку и говорит:
- Здорово, крестничек. Вот видишь, уводят.
- Здорово, крестный. За что же уводят?
- Диверсант, говорят.
- Когда же тебя закинули к нам из Германии? Мужчины следят за нами. Один из них спрашивает: - Ты его знаешь?
- Конечно. Автослесарь, всю жизнь проработал. Живет на улице Кянну, в доме девять.
- Мюркмаа приказал задержать. Он без документов.
- А разве мало того, что я его знаю?
- Да, пожалуй, хватит, - соглашается со мной один.
- А вдруг Мюркмаа разозлится? - сомневается другой.
- Положитесь на меня, - говорю я. - Пошли, крестный.
Ребята отпускают деда, и я веду его домой.
- Каменная душа у вашего начальника, - не на шутку рассержен дед.
- Кругом полно бандитов, - заступаюсь я за командира.
- Похож я, что ли, на бандита? Даже протрезвел.
- Ты же не боялся ни начальства, ни подчиненных.
- Да я не об том. Объясняй теперь своей бабе, где ты всю ночь шляндал.
- Это точно.
- Может, зайдешь? Познакомлю старуху со своим спасителем. Может, найдет чего у себя в шкафу.
- Сейчас некогда. Будь здоров,
- Тебя как зовут?,
- Олей. Времени у меня больше нет. Прощай.
- Прощай, крестничек.
Я тороплюсь поскорее вернуться на пост,
Вскоре мы меняемся ролями. Тумме начинает натрулировать на улице, а я и еще один Парень принимаемся ходить по домам.
Мне не везет. В первой же квартире я натыкаюсь на женщину, которую не назовешь незнакомой.
Я знаю ее, и она меня, кажется, тоже. Во всяком случае, смотрит она на меня так, будто мы старые знакомые.
Это хозяйка парикмахерской, расположенной рядом с нашим домом, весьма полная дама. Вернее говоря, жутко толстая. Если бы в Таллине существовал, как в Англии, клуб толстух, она наверняка стала бы президентом клуба. У нас в доме зашел даже спор, сколько может весить такая мясистая госпожа. В конце концов мы сошлись на восьми с половиной пудах. Но, наверно, перехватили.
Она совсем не старая. Наверно, около сорока. Походка у нее легкая, и она даже покачивает бедрами. Одевается модно. Ходит расфуфыренная, словно пава. Вокруг нее всегда вьется облако приторного аромата.
Парикмахерская у нее была маленькая. Всего два кресла. Одно обслуживала она сама, другое - помощница. Она и сейчас работает там же, наверно, вошла в какую-нибудь артель.
Так вот пышная дама с пухлым ртом брила мою первую бороду.
Почему-то я решил, что первую щетину непременно должен сбрить мне профессиональный мастер. Придет же в голову такая блажь!
Ну, первая моя бородка была не лучше всякой другой. Мягкий шелковый пушок. Я отрастил его подлиннее, надеялся, что станет солиднее. Но пушинки эти не стали ни гуще, ни жестче, только начали завиваться колечками. Глупо было ждать дольше, друзья уже подтрунивали.
Взял я себя в руки и пошел в ближайшую парикмахерскую. Ею оказался тот самый салон, принадлежавший этой мадам с необычайно пышными формами.
Не спрашивая ни слова, хозяйка накрыла меня белой простыней и начала стричь голову. Я подумал, что слегка подстричься тоже неплохо. И начал нравственно готовиться к следующей процедуре. В глубине души я надеялся, что она сама заметит, какая мощная у меня растительность, и спросит: "Вас побрить?" И тогда мне было бы очень просто ответить: "Да, пожалуйста".
Но она не заметила или не захотела заметить. Покончив со стрижкой, она сняла с меня простыню, стряхнула волосы на пол и сказала:
- Двадцать сентов, пожалуйста.
- Побрить тоже.
Я попытался сказать это как нечто само собой разумеющееся.
Она внимательно посмотрела на мой подбородок и спросила:
- С мылом или без?
Она спросила это ужасно громко. В зеркале я увидел, как взрослые, ждавшие своей очереди, заухмыля-лись. А может, они и не ухмылялись, может, парикмахерша задала вопрос обычным тоном, но так мне показалось. Во всяком случае, нервы мои были напряжены, я чувствовал себя смешным, мне было стыдно, жутко, и черт его знает что я там еще испытывал. Наверно, даже досаду, потому что я гаркнул во всю глотку:
- С мылом!
Чего уж там пищать, если тебя все равно выставили на посмешище? Так оно или иначе, но священный момент, которого я ждал с таким трепетом, превратился в тяжелое испытание.
Затем все пошло нормально. Благоухающая толстуха намылила мой подбородок, наточила бритву, отчего я вновь несколько воспрял, и сверкающая сталь скользнула по моей щеке. Я поморщился, и парикмахерша удивленно спросила:
- Вам больно?
- Пустяки!
На этот раз толстуха все же попалась и снова принялась точить бритву. Я испытывал блаженное чувство мести. Лишь позже я понял, что она все же отнеслась К моей мужской чести не вполне серьезно. Обычно мылят и бреют лицо дважды, а в тот ответственный час она обошлась одним разом.
Примерно в то же время распространились слухи, что она взяла к себе жить долговязого парня, на пятнадцать лет моложе себя. Она не вышла замуж за этого пьянчужку, который был гол, как брючная пуговица, а просто жила с ним, как с любовником. Женщины разводили руками, мужчины скалились, а мы, мальчишки, несли всякую похабщину.
И вот теперь я требую у этой самой парикмахерши паспорт. Она по-прежнему пышна и кругла, по-прежнему благоухает и по-прежнему не разучилась колыхать бедрами.