Разсказывая про жену, угрюмый старикъ управляющій оживился, и лицо его прояснилось.
— Ну, такъ что-жъ, что Кладбищенскій по фамиліи? Мало-ли какія фамиліи бываютъ, — сказалъ, улыбаясь, въ свою очередь Сухумовъ. — Вотъ его и позовите.
— Нѣтъ, я къ тому, что мнѣніе у другихъ… Но у насъ есть еще другой докторъ. Тотъ изъ евреевъ.
— Я не мнительный. За Кладбищенскимъ и пошлите.
Черезъ полчаса Сухумовъ обѣдалъ, сидя въ бабушкиной спальнѣ. Аппетита у него въ самомъ дѣлѣ никакого не было. Камердинеръ подалъ ему пепсинное вино. Онъ выпилъ рюмку, но и она не прибавила ему аппетита. Супу съ перловой крупой Сухумовъ съѣлъ три-четыре ложки и потребовалъ у камердинера пузырекъ съ хинной настойкой. Накапавъ въ рюмку капель тридцать настойки, онъ снова налилъ пепсиннаго вина, опять выпилъ, но и эта смѣсь не разбередила ему аппетита на поданную телятину. Онъ съѣлъ ея также очень немного, набросился на соленый огурецъ, но и его не могъ доѣсть. Поданъ былъ еще карась, жареный въ сметанѣ, а затѣмъ клюквенный кисель съ молокомъ, но Сухумовъ до нихъ уже не дотрагивался.
— Почти ничего не изволили кушать… — замѣтилъ камердинеръ Поліевктъ, убирая со стола.
— Движенія не было… Почти сутки въ дорогѣ… Въ вагонѣ трясетъ… Ночью плохо спалъ, отвѣчалъ Сухумовъ, закуривая сигару. — Вотъ и курить не хочется. Закурилъ по привычкѣ.
— Скушайте хоть киселька-то. Понатужьтесь… Это нѣжное… Вѣдь доктора въ Петербургѣ говорили, что вамъ кушать надо больше.
— Да, когда ѣсть хочется. А если не хочется? Да и не можетъ хотѣться, если нѣтъ движенія.
— Пятнадцать верстъ отъ станціи по ухабамъ ѣхали, такъ какого еще движенія надо, помилуйте!
— Ну, усталъ съ дороги. Просто усталъ. Вотъ примусь здѣсь дѣлать моціонъ, и аппетитъ сейчасъ явится. Велю выстроить ледяную гору, буду кататься съ горы. Буду кататься на конькахъ… Катокъ устрою. На лыжахъ буду ходить… Свѣжій воздухъ, моціонъ, хорошій сонъ… Вотъ не знаю еще, какой здѣсь сонъ будетъ. Въ Петербургѣ въ послѣднее время я спалъ плохо, совсѣмъ плохо.
Планируя свою предстоящую жизнь въ деревнѣ, Сухумовъ, попыхивая сигарой, прилегъ на кушеткѣ, развернулъ привезенную съ собой газету и сталъ читать ее.
— Прикрой мнѣ пожалуйста ноги пледомъ… сказалъ онъ камердинеру.
— Протопить не прикажете-ли? — предложилъ тотъ, прикрывая Сухумова.
— Нѣтъ, не надо. Вѣдь давеча сказывали, что ужъ топили сегодня. Да и вообще въ прохладной комнатѣ сонъ лучше бываетъ. А ты уходи… Нужно мнѣ будетъ тебя, такъ я позову. Гдѣ тутъ звонокъ?
— Звонокъ надъ вами, надъ кушеткой._
— Вижу, — пробормоталъ Сухумовъ. — Можешь уходить.
Говоря съ камердинеромъ, онъ кряхтѣлъ и ежился, какъ старикъ, и щурился на горѣвшую лампу.
Камердинеръ, забравъ со стола все на большой подносъ и уходя, говорилъ:
— Кушанье-то я къ ночи приберегу. Можетъ быть, потомъ захотите покушать.
— Ты знаешь, что я теперь не ужинаю. Да и вообще ничего холоднаго ѣсть не стану. Во всемъ холодномъ сейчасъ образуются среды… и въ нихъ разводки вредныхъ бациллъ и бактерій… Ну, да ты все равно этого не понимаешь. Ступай.
— Ну, хорошо, хорошо. Главная статья, что вы ничего не кушали, — все еще бормоталъ въ дверяхъ камердинеръ. — Вотъ отчего я и боюсь, что захотите кушать. Я вотъ что… Я спрошу яицъ, и если вы за чаемъ захотите кушать, то сварю вамъ яицъ всмятку.
— Какъ хочешь, какъ хочешь. А только какія яйца! Они развиваютъ сѣроводородъ и вздутіе кишекъ дѣлаютъ, а это на ночь нехорошо. Вотъ ужъ я немножко поѣлъ, а чувствую, что у меня температура тѣла повышается. Мурашки по спинѣ забѣгали. А это значитъ, что я лихорадить начинаю.
— Хинину облатку прикажете приготовить?
— Нѣтъ, покуда не надо. Но температуру смѣрить слѣдуетъ. Принеси градусникъ. Онъ въ маленькомъ саквояжѣ.
Камердинеръ принесъ градусникъ. Сухумовъ вынулъ его изъ футляра и поставилъ себѣ подъ мышку.
— Ступай! — опять произнесъ Сухумовъ, укладываясь поудобнѣе.
Камердинеръ ушелъ не сразу. Онъ пристально посмотрѣлъ на Сухумова, съ соболѣзнованіемъ покачалъ головой и тихо проговорилъ:
— И какъ это вы, ваша милость Леонидъ Платонычъ, въ вашихъ молодыхъ годахъ такъ достукались! Вѣдь еще молодой человѣкъ, посмотрю я на васъ.
— Ну, что объ этомъ разсуждать! Не твоего это ума дѣло. Вотъ здѣсь въ тиши, при моціонѣ на чистомъ воздухѣ поправлюсь, — сказалъ Сухумовъ и прибавилъ:- Натяни на меня пледъ по поясъ.