Можно сказать и так, более понятно: произошло чудо.
Для того, чтобы оно произошло, я многое сделала сознательно (что никак, конечно, не подразумевает с моей стороны расчета по какой-нибудь формуле: a + b + c = чудо). Но я сознательно ушла из театра, сознательно оставила Москву и переехала жить за город, в дом, который мы с Андреем еще только-только начали отделывать внутри. Я сознательно исключила себя из замкнутого круга - из множества привычных человеческих отношений. Все это ради того, чтобы не давать пищи тому, что меня растаскивало в разные стороны. В первую очередь, ежедневной рутине - профессиональной, светской, домашней и тому подобной. Это ведь только сказать легко: фи, рутина! А сколько она оттягивает на себя лучших и сильнейших сторон внутреннего мира человека, превращая их в труху! И что еще особенно плохо: эта труха, эти впустую растраченные силы и переживания постоянно обманывают нас, потому что кажутся вполне самоценными, требуют постоянного продолжения - и, как правило, получают его. Они растут и растут... Как метастазы.
Поэтому я считаю, что для проявления моей сознательности должна была сказаться некая часть бессознательного, вправду чудесного. Да и в дальнейшем стало твориться то же самое, непостижимая смесь того и другого. Разве мне дано провести четкую грань между усилиями и результатом, между памятью и волей, между собственными желаниями и заимствованными влияниями кого-то и чего-то? Только в одном, по-моему, можно быть уверенной: сила, которая вмешивается в нашу жизнь, соответствует нашим устремлениям. Если очень хотеть добра - оно явится. Изнутри ли, извне ли - какая разница? А если добра нет, его стоит выдумать. Чтобы оно было. (И я опять хочу заметить о значении слова "выдумать": оно гораздо шире, чем "придумать", "нафантазировать". Его следует искать ближе к словам "выразить" или "вылепить" - да, именно так, по большому счету, его надо понимать.)
Теперь, когда Полинка растет (ей уже скоро будет пять лет), передо мной встают другие проблемы. Я должна дать своей младшей девочке столько, сколько должна была в свое время дать Арише. И еще гораздо больше: разве даром для меня прошли двадцать с лишним лет, составляющие разницу в возрасте моих дочерей?
Но - вопрос: как мне это сделать? Легко можно перевести деньги с одного банковского счета на другой. Снять с чужого счета - это сложнее, а отдать со своего, сделать перевод - пожалуйста. Но вот как сделать перевод с моих внутренних духовных накоплений? И тут происходит еще одно чудо: не знаю точно как, но мне эта операция в большой мере удается. Аришкин "счет" для меня труднодоступен, а Полинкин - открыт.
Но я не обольщаюсь, считая эту проблему решенной раз и навсегда. Она меня не оставляет, сколько бы я ни занималась другими делами. Путешественник-первопроходец не всегда, наверное, смотрит на компас, но постоянно помнит о его существовании. И, возможно, сам "намагничивается" в старании удержать правильное направление. Так и я.
Старая боль меня наконец отпустила... Вполне. Можно гадать об этом: значит ли безболезненность то, что покрыт наконец некий долг, или копится новый. Надеюсь на лучшее. Но все-таки помню, как было достаточно самого малого и самого отдаленного намека на смерть близнецов, и меня словно бросало навзничь, откидывало взрывной волной - в хаос, в разруху, в отчаяние.
Помню и странное - страшное! - перерождение этого чувства. Когда надо было исполнять роль, воплощаться в чужом образе и играть чужое горе, я воскрешала в себе боль от смерти детей - и работала на пять с плюсом, выдавала самое то, что нужно. "А я товаром редкостным торгую, твою любовь и нежность продаю" - снова та же тень, строки Анны Андреевны... Но что делать: точнее не скажешь. Искусство не просто требует от нас жертв, оно способно так изощренно их спровоцировать, выманить подтолкнуть к их принесению, что мы тихо уступаем - и только потом вдруг в ужасе раскрываем глаза на содеянное: что же здесь в очередной раз было нами использовано? Из какого "сора" растут образы и стихи?
Но они растут, продолжаются - и это, наверное, тоже в конце концов справедливо. От этого мы тоже меняемся, и все к лучшему... Если какое-то время мне надо было забираться в то, что должно быть неприкосновенно, то потом такой прием исчерпал себя, заменился более профессиональным. Есть такой обязательный атрибут моей профессии - зеркало. Оно служит артисту так же, как всем остальным людям, но у меня с ним особые отношения.
В частности, вот зачем мне оно было необходимо дополнительно. Исполнение любой роли требует от артиста, в первую очередь, правдоподобного изображения эмоций. И в общем-то легко можно сыграть беззаботность, счастье, даже если приходится переключаться на них с самых разных, мелких или крупных собственных жизненных неприятностей. А страдание - это уже много сложнее. И что парадоксально: полный контраст, от личной радости - к изображаемому горю, еще можно преодолеть с ходу, это тоже довольно просто. Но вот если тебя достали какие-то мелочи, а надо сейчас выйти на сцену и играть глубокое страдание - нет, тут уже совсем другое дело!
И я делала так. Брала в руки зеркало, и с близкого расстояния вглядывалась в свое отражение, в глаза. Потом уходила "глубже", словно следуя по нервным волокнам - куда-то туда, где скрывались мои подлинные переживания и страдания. В таком занятии проходила одна-две минуты, и я окончательно "погружалась", подключала изображаемые эмоции к бесперебойному источнику питания. Сначала из источника брались конкретные образы - эпизоды из истории моей потери, как я уже говорила. Теперь я научилась проделывать все это без подручного средства - без стекла с амальгамой. И не тревожа память о несостоявшихся детских жизнях, чтобы спровоцировать нужную мимику, заставить слезы литься из глаз.
Не знаю, какой силы должно быть потрясение, чтобы заставить меня плакать "для себя", просто по-человечески, по-женски. А заплакать для игры я могу без малейшего труда.
Вспоминаю один любопытный случай: как-то раз на съемках мне снова и снова надо было работать одну сцену - в крупном плане и со слезами. Что-то не получалось со светом, или звуком, или чем-то там еще, и приходилось повторять - дубль, еще дубль... Зато до каких же вершин дошла тут наконец так называемая техника актерского мастерства: надо плакать - и я плачу, в который раз. Но... только одним глазом! Тем, который к камере! Вдруг я поймала себя на этом - и у меня просто ум за разум зашел: что же это творится-то?
А остальным хоть бы что... Вот обидно: такой феномен, а никто, подумайте, его не замечает... Что, впрочем, говоря серьезно, вполне можно понять: у остальных ведь тоже работа, со всеми ее прелестями. Я, как говорится, дошла, но и все тоже дошли. Где уж тут еще наблюдать и удивляться, какие фокусы со мной вытворяет инстинктивная экономия физических ресурсов при исполнении мною профессионального долга...
Вспомнив о профессии, я только еще раз могу сказать ей огромное спасибо. Ведь я все-таки очень бегло пронеслась по периоду жизни, который принес мне огромные потери. И если бы не моя работа... Конечно, не только работа, но - и даже на первом месте...
Нет, давайте перевернем страницу. Впереди у нас начинается новый и, может быть, самый длинный разговор.
Глава 11
ЗАЧЕМ НУЖНЫ МУЖЧИНЫ
Классик сказал: "Каждая несчастная семья несчастлива по-своему, все счастливые семьи счастливы одинаково". Насчет "несчастлива по-своему" у меня никаких возражений нет. Но "счастливы одинаково"?.. Может быть, и да, если "одинаковость" состоит в том, чтобы семья была полной - муж, жена, дети - и обеспеченной: дом, деньги, уверенность в завтрашнем дне. Можно добавить еще несколько подробностей, тоже вполне общих и "одинаковых": здоровье, ровные отношения с ближайшим кругом родных и знакомых, послушание детей, их способности и желание учиться - вот и все, наверное. Действительно, одинаково... И еще надо сказать, что никакая семья по доброй воле не стремится уменьшить этот набор - простой, как правда.
Если бы он еще выдавался так же, как в свое время наборы продуктов к большим праздникам - постоянная забота профкома на каждом предприятии... Но, слава Богу, это не так, и как раз в этом-то все и дело.