После пяти лет тренировок Форбиер прибыл на задание и в первый же день получил приказ сдать свою «беретту» в книжный магазин. У него не было времени даже обменять американские доллары на франки. Но связной сунул ему в карман новенькие хрустящие стофранковые банкноты. Поездка на такси до книжного магазина обошлась ровно в сорок два франка по счетчику — почти десять американских долларов. Когда Форбиер вошел в магазин, он был смертоносным инструментом внешней политики. Покинув его без оружия и без каких-либо объяснений, он превратился в живую мишень, ждущую стрелка.
Он опять все неверно рассчитал!
Но уж если ему суждено было умереть, по крайней мере перед смертью он насладится парижской кухней. Не чем-то из ряда вон выходящим, но достаточно изысканным. Он подсознательно понимал, что, если рискнет отведать нечто сногсшибательное, судьба не позволит ему этого. Но если просто пообедать в хорошем ресторане, то судьбу можно и перехитрить.
Оказавшись на бульваре Сен-Жермен, он выбрал «Ле Вагабон» — подходящий двухзвездный ресторан. Начал с «фрю де мер» — сырых моллюсков, сырых креветок и сырых устриц.
— Уолтер! Уолтер Форбиер! — обратился к нему мужчина в элегантном костюме от Пьера Кардена. — Я так рад, что нашел вас. Напрасно вы взяли эти «фрю де мер». Позвольте я сделаю для вас заказ.
Незнакомец повесил черную шляпу на спинку стула рядом с Уолтером и сел напротив него. На отличном французском он заказал для Форбиера другое блюдо. Незнакомцу было слегка за пятьдесят, его кожу покрывал безупречный загар, а на губах играла широкая улыбка банковского воротилы.
— Кто вы такой? И что вообще происходит? — спросил Уолтер.
— Происходит то, что «Подсолнухи» сдают оружие. Это приказ Совета безопасности руководству ЦРУ. Правительство обеспокоено возможностью новых инцидентов с сотрудниками ЦРУ. В Вашингтоне сочли, что без оружия вы не сможете причинить ущерб.
— Не хочу показаться невежей, сэр, — сказал Форбиер, — но я не понимаю, о чем идет речь.
— Верно. Пароль. Так, посмотрим. Сейчас у нас апрель. «А». Прибавьте к первой букве одну предпоследнюю в слове «апрель» — и получите «Б». Большой бардак. Брюки Билла. Верно?
— Веселый Винни, — сказал Уолтер, взяв следующую букву в алфавите.
— Я вас знаю. Никто больше не пользуется паролями. Все знают друг друга. Не ешьте хлеб.
— Рад вас видеть, — сказал Форбиер. — Когда я встречусь с остальными членами группы?
— Так, давайте посмотрим. Кэссиди в Лондоне и скоро уходит в отставку. Навроки выбыл. Ротафел, Мейерс, Джон, Сойер, Бенсен и Кэнтер выбыли вчера, а Уилсон — сегодня утром. Итого остается еще семь, но они в Италии и, возможно, выбудут к вечеру или к завтрашнему утру.
— Выбудут? Куда?
— В мир иной. Я же сказал вам: не ешьте здешний хлеб.
Он выхватил кусок из пальцев Форбиера.
— Кто вы?
— Извините, — сказал незнакомец. — Я привык, что в «Подсолнухе» меня знают все. Разве вам в Штатах не рассказывали обо мне? Я полагаю, они больше не суетятся, добывая мои фотографии. Я Василий.
— Кто-о?
— Василий Василивич. Заместитель командира «Трески». Вы могли бы узнать обо мне куда больше, если бы ваше правительство не рехнулось. Жаль, что все так вышло. А вот и ваш заказ!
Форбиер заметил, что этот человек вооружен. Под его безупречно сшитым костюмом угадывалась подмышечная кобура. Почти незаметно со стороны. Но он был при оружии! Как и двое мужчин, в упор смотревших на Форбиера из дальнего угла ресторана. Один из них был исполинского роста и все время похохатывал.
Василивич посоветовал не обращать внимания на его смех.
— Это тупой зверь. Садист. Самое неприятное в долгосрочных операциях заключается в том, что ты должен уживаться с членами группы как с членами семьи. Этот хохотун — Михайлов. Если бы не «Треска», его давно бы упекли в психушку строгого режима. Как вашего Кэссиди.
Форбиер решил заказать другое блюдо. Ему захотелось филе. Когда подали филе, он пожаловался официанту, что нож тупой. Официант в развевающемся переднике исчез в кухне.
— Я последний из «Подсолнуха»?
— В Центральной Европе? Похоже на то.
— Полагаю, вы не можете нарадоваться своим успехам, — сказал Форбиер.
— Каким еще успехам? — спросил Василивич, макая кусок телятины в винный соус и осторожно поднося его ко рту, стараясь не накапать на рубашку.
— Вам удалось уничтожить «Подсолнух». — Теперь Форбиер знал, что делать. Пять лет его обучали чему-то, и если уж он был последним из обезоруженного «Подсолнуха», группа по крайней мере потерпит поражение не с сухим счетом. Он заставил себя отвести взгляд от горла Василивича и воззрился на дверь кухни в дальнем левом углу ресторана «Ле Ватабон», откуда должен был появиться официант с острым ножом. Он откусил хлеб. Василивич оказался прав: корка была как картон.
— Когда «Подсолнух» будет уничтожен, мы утвердимся во всей Западной Европе и в Англии, а потом, если нас не остановят, проникнем в Америку. А потом, если нас не остановят, мы все в конце концов окажемся участниками маленькой ядерной войны. Так что же мы выиграем, уничтожив вас? Сражение в Европе? Сражение в Америке? У нас здесь возник замечательный баланс страха, а ваши идиоты-конгрессмены решили жить по детсадовским законам, о которых уже все в мире давно забыли. Ваша страна сошла с ума.
— Вас же никто не заставляет проникать в Западную Европу.
— Сынок, ты не знаешь свойств вакуума. Тебя туда засасывает. Уже у нас нашлись люди, которые выдумывают для нас замечательные ходы. И все будет выглядеть очень хорошо. Пока мы не убьем сами себя. Если бы вы остались в живых, вы бы сами увидели. Точно так же, как мы должны воспользоваться тем преимуществом, что вас обезоружили, мы воспользуемся тем, что вся Западная Европа, так сказать, окажется без оружия.
— Вы отлично говорите по-английски, — заметил Форбиер.
— Не надо было вам есть этот хлеб, — заметил Василивич.
Принесли острый нож, но не официант, а гигант хохотун, который, все так же хохоча, разрезал филе для Форбиера. Форбиер отказался от десерта.
А потом в тихом переулке рядом с бульваром Сен-Жермен, за обувным магазином, в витрине которого были выставлены блестящие сапоги на каблуках, хохотун с тремя подручными вбил ребра в сердце Уолтера Форбиера.
Василивич мрачно наблюдал за экзекуцией.
— Ну вот, начинается, — произнес он на русском. Лицо его помрачнело, точно предвещало зимнюю непогоду. — Ну вот, начинается.
— Победа! — сказал гигант хохотун, отирая ладони. — Великая победа.
— Мы ничего не выиграли, — сказал Василивич.
Вдруг на город обрушился весенний ливень, напоив корни деревьев и распустившиеся почки и смыв кровь с молодого лица Уолтера Форбиера.
А в Вашингтон из Лэнгли, штат Вирджиния, прибыл курьер с новыми инструкциями и прервал заседание Совета национальной безопасности, на котором председательствовал президент.
Курьер получил подпись государственного секретаря, которому он должен был передать запечатанный пакет. Под оберткой оказался белый конверт, обработанный специальным химическим составом, так что, если бы кто-то посторонний до него дотронулся, на конверте тотчас проступили бы жировые пятна от пальцев. Государственный секретарь, отдуваясь под тяжестью своего тучного тела, оставил черные отметины на конверте, вскрытом его пухлыми пальцами. Президент взглянул в его сторону, посасывая ноющий кончик правого указательного пальца. Полчаса назад кто-то передал ему документ с грифом «В одном экземпляре». Папка попала на большой полированный стол черного дуба в секретной комнатке позади Овального кабинета. Бумаги были соединены металлической скрепкой. Папка проделала путь от госсекретаря к директору ЦРУ, затем к министрам сухопутных войск, военно-воздушных и военно-морских сил, к министру обороны и директору Агентства по национальной безопасности. Когда документ дошел до президента, он поспешно схватил бумаги, так что острый конец скрепки впился ему в палец — и выступила кровь.