— Ну, это ты, браток, загнул для хвастовства, — сглотнув слюну, засмеялся Хам. — Таежная пища куда калорийнее, чем городская. А потом... объедки — это не по мне. Я потребляю лишь свежатину, а объедки пусть едят холуи... Как-то я попробовал котлеты и нашел, что отвратительней еды нет ничего на свете. После котлет с перцем и луком, и солью мой нюх на полмесяца был напрочь отключен, будто меня насильно напоили отравой. Нет, что говорить, городская еда не для промысловой собаки. Пусть эту еду кушают такие лежебоки, как ты, кто день-деньской дрыхает в конуре и приниженно виляет хвостом, ожидая подачки.
Эдабур понял прозрачный намек, рассердился и зарычал.
— Р-р-р, — сказал он. — А ты, оказывается, неблагодарный хам. Уселся на чужое крыльцо и еще хамишь. За такие речи, Хам с Нюрольки, я тебе могу наломать бока.
— Ты — мне? — смеясь, удивился Хам. — Я драл ляжки восьмидесяти медведям, я победил в поединке пятьдесят рысей. А уж с тобой-то, трутень, я как-нибудь управлюсь. В один миг я положу тебя на обе лопатки и прокушу клыками ухо.
— Ладно, ладно, — успокаивающим тоном сказал Эдабур. — Не очень-то задавайся, я не настолько глуп, чтобы связываться с каждым приблудным Хамом. Нам с тобой делить нечего, лучше давай о чем-нибудь разговаривать.
По натуре миролюбивый и добрый, Хам в знак согласия кивнул головой и сказал, что о чем-нибудь другом, если оно хорошее, поговорить всегда приятно.
— Я хочу поговорить, — после молчания начал Эдабур, — о своем хозяине, Петре Ильиче Корпачеве. Богатый и знатный человек мой хозяин. Даже большие дяди, кто по счастью судьбы ездит на голубых и черных машинах, приходят к нему в гости и называют его по имени-отчеству. И из города к нему приезжают. Все его уважают и почитают его, и хлопают по плечу, и взамен мехов дают ему все, что он пожелает. Эх, жизнь!..
— А за какие такие заслуги, скажи Эдабур, уважают и любят люди твоего хозяина? — спросил Хам, ехидно прищуриваясь.
— За доброту, вот за что. Добрее моего хозяина нет никого на свете. И умный он еще. Это не то что твой голодранец Петка.
— Р-р, — сказал Хам. — Мой Петка... Не очень-то о Петке! Петка добрый и умный. Он поумней и подобрей твоего Петра Ильича.
— Ну, не скажи, — возразил Эдабур. — Если бы Петка был добрый и хороший, как мой хозяин, он был бы богат и к нему ходили бы на поклон люди.
— Тьфу, эти поклоны! — сказал Хам. — Я живу в глухой тайге, но ты не думай, что я дурачок и ничего не смыслю в жисти. Твоего хозяина ценят и уважают за должность, а не за свойство души и сердца. Лишись, твой хозяин должности, все будут над ним смеяться и на улице проходить мимо, не замечая его. Уважение к твоему хозяину — притворное, ради выгоды, то есть ради того, чтобы по дешевке купить у него меховые шкурки. Твой хозяин — аферист, вор и махинатор, придет время, твоего хозяина, так же как моего, будут звать Петкой, а не по имени-отчеству, как сейчас. И тогда тебе, ежли к тому времени тебя не вздернут на веревке, придется скулить от голода и искать пропитание на городской свалке.
— Р-р, эх, как мне охота сейчас подраться с тобой и изодрать в клочья твою шкуру! — зарычал Эдабур, скалясь и клацая зубами. — Мой хозяин!..
— Сиди уж себе на цепи да не хвастайся! — ответно прорычал Хам. — Знаю я таких цепных смельчаков...
— Р-р-р, — сказал Эдабур.
— Р-р-р, — ответил Хам.
В сенях заскрипели половицы, на крыльце появился Корпачев, высокий, грузный, мордастый.
— Чего вы тут грызетесь между собой, кобелье, — сердито выговорил Корпачев пьяным голосом. — Смотрите у меня. А ты, голодранец, — обратился Петр Ильич к Хаму, — прижми хвост и не козырись перед моим верным другом, а то дам пинка под зад, тогда тебе придется ночевать в канаве на улице. — И ушел в дом, притворив за собой дверь.
— Что, прижал хвост! — засмеялся из конуры, блестя зелеными глазами, Эдабур. — То-то, с моим хозяином не шути.
— Р-р, — ответил Хам, укладываясь на крыльце.
Хама сосал голод, он не мог уснуть. Он лежал на крыльце, свернувшись клубком, и через открытую форточку, в которую валил табачный дым и пьяный перегар, слушал, о чем разговаривают между собой его хозяин Петка с Петром Ильичом.