— Понимаешь, Гридасов, — сказал он, — в настоящее время у нас в газете временное затишье: печатаем, как тебе известно, директивы Девятнадцатого съезда. Однако скоро затишье кончится и начнется журналистская страда, запарка. Предстоят поездки.
— Я понимаю, — ответил Ваня и хотел было встать, чувствуя неловкость, что говорит с начальником сидя. — Я готов...
— Сиди, Гридасов, сиди, — махнул белой пухлой рукой Скиба. — Я тебя пригласил по одному делу. Хочу... — Скиба помедлил, чуть виноватая улыбка появилась у него на лице. — Хочу ответственное задание тебе дать. Готов ли выполнить мое ответственное задание?
— Так точно!
— Правда, мое ответзадание не совсем обычное, — продолжал Скиба, — но, понимаешь, никто, кажется, не сможет его выполнить, кроме тебя.
— Слушаю вас...
— Скатали, понимаешь, мне, Гридасов, по знакомству пимы, но они получились такие твердые, будто латы у крестоносца, что я не могу в них сделать ни шагу. Ты помоложе и ходишь больше моего, — не сможешь ли растоптать мои новые пимы, а?
Ваня опустил голову, он сидел от смущения красный, сконфуженный, глядя в одну точку. Он молчал.
— Ну, что, Гридасов, возьмешься иль мне другого попросить? — чуть зазвеневшим голосом сказал Скиба. — Дело-то ведь вроде не хитрое.
— Так точно, возьмусь, — сказал Ваня. — Зачем другого просить, я это сделаю, мне ничего не стоит.
— Вот и ладно, вот и ладно, — весело выговорил Скиба. — Надевай — и в путь-дорогу. Денька два потопчешься в них, они и сделаются мягкие, как вата, А то мне без них в командировках хоть репку пой.
— Растопчу, — заверил Ваня бодрым голосом. — Дам в них маршрутик километров в десять — двенадцать, они и растопчутся, как миленькие.
— Во-во, ты их маршрутом уторкай, — весело-поощрительно сказал Скиба. — Километражем, больше их, проклятых, ничем не пронять.
После работы в восемь, когда в редакции уже никого не оставалось, а внизу под лестницей уже сидел ночной сторож, Ваня зашел в редакторский кабинет и переобулся. Боты-мокроступы «прощай молодость», в которых он ходил, снял и спрятал в шкаф, прикрыв газетой; редакторские же пимы, предназначенные для растаптывания, надел и, тяжело ступая, вышел.
На улице, по-зимнему студеной, ветреной, еще полной прохожих, он постоял недолго под фонарем, размышляя о маршруте. Пойдет Ваня — так он решил — улицей Герцена, свернет на улицу Фрунзе, доберется до городской электростанции, а там улицей Крылова — на вокзал. На вокзале он отдохнет малость, потом переулком Гоголя попадет на грузовую магистраль имени Белинского и, преодолев ее всю, протянувшуюся километров на пять, очутится дома на окраине города Тарасова. Весь намеченный маршрут — не менее двенадцати километров, его, наверное, достаточно, чтобы растоптались пимы.
Пошел. Идти поначалу было нетрудно. Пимы, чувствовалось, в самом деле были жесткие, словно из дерева, не они все-таки и в голенищах, и в подошвах сгибались, и в них можно было с горем пополам вышагивать по тротуару. Но с тем как надвигалась ночь и леденел воздух, пимы твердели и делались несгибаемые, и идти в них стало трудно. Похоже, ноги были зажаты в колодки или железные латы. Верхом на коне, по-рыцарски, размахивая во все стороны обнаженным мечом, еще можно было скакать в железных латах, по идти пешком... Даже, кажется, самый отъявленный рыцарь из рыцарей Дон-Кихот и тот не смог бы вышагивать по тротуару в этих латах. Шагая, приходилось закидывать ноги, негнущиеся, как протезы, в сторону, походка была неустойчивая, как у пьяного. Ваня с завистью смотрел на прохожих: у всех легкие, ловкие пимы-валенки или боты-мокроступы, или белые фетры, или суконные ботинки, — снег звенел от легких и быстрых шагов. И только Ване незнамо за какие грехи приходилось мучиться в железных донкихотских латах...
Встречно или в обгон попадались знакомые, Ваня отворачивался, чтобы не узнали. Ему было стыдно за себя, что он так легко согласился растоптать редакторские пимы. Ему казалось, что все смотрят на его пимы и смеются над ним, над подхалимом-угодником. Пробежала в легких скрипучих на морозе ботиночках Вика Брындина из отдела писем, — не узнала или, может, сделала вид, что не узнала. Кому-кому, подумал Ваня, а ей-то, наверное, известно, какое ответзадание дал ему редактор.
Ваня с трудом вышагивал по заледенелому тротуару и думал о том, что, кажется, не везет ему в жизни. Почему редактор Иван Никитич Скиба выбрал именно его, Ваню, размять свои железные пимы? Мог бы, наверное, предложить кому-нибудь другому, рослому, кому эти пимы впору. Мог бы попросить кого-нибудь из родни или нанять за бутылку пьяницу. Все мог бы редактор, но не захотел, выгоднее ему показалось поэксплуатировать безответного человека. Эх, не везет Ване. И потому не везет, что он характером робкий, потому еще, что нет у него диплома о высшем образовании. А был бы диплом, так Иван Никитич постеснялся бы ему давать такое ответзадание, дал бы настоящее — послал бы на север очерк о знаменитом охотнике написать или еще что-нибудь.