Теперь ей уже не надо было так внимательно следить за ним, и она могла понаблюдать за происходящим вокруг. По реке сновали баржи и лодки; привезенные товары выгружали и сваливали на пристань; поезда окружной железной дороги то и дело проносились по мосту, своды которого заграждали вид на Париж, окутанный темной дымкой; акцизные чиновники расхаживали между экипажами, то протыкая возы с сеном и соломой длинными копьями, то взбираясь на телеги с бочками, причем каждая бочка просверливалась буравчиком; акцизные подставляли под струйки вина серебряные стаканчики, отпивали и сейчас же выплевывали.
Все это было так интересно, так непривычно, что девочка и не замечала, как проходило время.
Около нее уже минут десять вертелся двенадцатилетний мальчик, в наряде клоуна, — вероятно, из какой-нибудь странствующей труппы, балаган которой тоже стоял у заставы. Девочка все не замечала его. Наконец мальчик решился заговорить:
— Славный у вас ослик…
Она промолчала.
— Неужели он наш, здешний? Это было бы удивительно!
Она взглянула на мальчика и, найдя, что наружность у него приятная и открытая, ответила:
— Он из Греции!
— Из Греции?
— И поэтому мы его зовем Паликаром.
— А, вот почему!..
Говоря по совести, мальчик не совсем понял, почему греческого осла нужно звать Паликаром.
— А это далеко — Греция? — спросил он.
— Очень далеко.
— Дальше, например, Китая?
— Нет, не дальше, но все равно очень далеко.
— Вы сами тоже из Греции?
— Нет… мы были еще дальше.
— Стало быть, из Китая?
— Нет… А вот Паликар — тот из Греции.
— Вы едете на праздник Инвалидов?
— Нет.
— А куда же?
— В Париж.
— И где думаете остановиться?
— В Оксерре нам говорили, что на бульварах линии укреплений есть свободные места.
Мальчик опустил голову и два раза громко хлопнул себя но бедрам.
— Бульвары на линии укреплений!.. Ну-у!..
— Разве там нет мест?
— Есть…
— Так что же?
— Только не для вас! Эти укрепления — очень опасное место. Скажите, у вас в фуре есть сильные здоровые мужчины, не боящиеся удара ножом, то есть не боящиеся получить такой удар и готовые нанести его сами?
— Нас только двое — я и мама.
— Вы дорожите своим осликом?
— Разумеется.
— Да его у вас там сразу украдут — а дальше еще и не такое может случиться. Не будь я Гра-Дубль, если это не так!
— Неужели это правда?
— Честное слово… Вы никогда раньше не бывали в Париже?
— Никогда.
— Это видно. Оксеррские дураки наговорили вам чепухи, а вы и верите… Почему бы вам не обратиться к Грен-де-Селю?
— Кто это Грен-де-Сель? Я его не знаю.
— Это владелец Шан-Гильо… У него есть поле, обнесенное забором, и на ночь оно запирается. Там вы будете в полной безопасности. Грен-де-Сель не задумается и выстрелит в того, кто попытается забраться к нему ночью.
— У него, наверное, дорого?
— Зимой — да; тогда у него бывает много народа. Но теперь, я думаю, он возьмет с вас не больше сорока сантимов в неделю за постой фуры; и у осла вашего всегда будет корм, особенно если он любит репейник.
— Он, кажется, любит.
— Так в чем же дело? Грен-де-Сель человек неплохой.
— А почему его так зовут?[1]
— Потому, что ему вечно хочется пить.
— А далеко отсюда до Шан-Гильо?
— Нет, недалеко. Это в Шаронне. Но вы, наверное, не знаете, где Шаронн?
— Я же никогда не бывала в Париже.
— Это вот там.
Он показал рукой на север.
— Проехав заставу, сразу же поверните направо. Полчаса надо ехать по бульвару, вдоль линии укреплений; потом вы пересечете аллею Венсенн, повернете налево и там спросите. Любой вам укажет Шан-Гильо.
— Большое спасибо. Я скажу об этом маме. Я даже сейчас могу к ней сбегать, если вы согласитесь две минуты постеречь Паликара.
— С удовольствием. Я попрошу, чтобы он научил меня говорить по-гречески.
— Пожалуйста, не позволяйте ему есть сено.
Перрина вошла в фуру и передала своей матери то, что слышала от молодого акробата.
— Если это правда, то думать не о чем: надо ехать в Шаронн. Только найдешь ли ты дорогу? Подумай, — ведь это Париж!
— Мне кажется, это не так трудно.
Прежде чем выйти, девочка снова наклонилась к матери и сказала:
— Тут несколько телег и повозок с надписью: «Марокурские заводы», а внизу: «Вульфран Пендавуан». Та же надпись на брезенте, которым прикрыты бочки с вином.
Глава II
Когда Перрина вернулась на свое место, осел опять стоял у воза и, уткнувшись носом в сено, преспокойно жевал его, как будто перед ним были собственные ясли.