На это Ли-дарин через своего переводчика ответил, что предварительно требует от меня большого, годного и для здешних областей паспорта. Я попросил переводчика, оказавшегося любезным беком-мусульманином, объяснить амбаню, что мой большой паспорт из Пекина и Кашгара остался в Хотане, так как, выезжая оттуда, я не предполагал забираться так далеко, и что я лучше сумею объяснить все это при личном свидании с амбанем.
Ответ гласил, что лицо, не имеющее настоящего паспорта, является субъектом подозрительным, что амбань меня не примет и что южная дорога в Хотан для меня закрыта, но что я, в силу имеющегося у меня местного паспорта, могу получить разрешение вернуться в Кара-шар и затем направиться в Хотан той же дорогой, какой пришел.
Вот так славно! Употребить в летнюю жару целых три с половиной месяца на путешествие по пустыне, по уже исследованному пути, тогда как по южной дороге через Черчен мы могли добраться до Хотана в один месяц! Я и поручил переводчику передать своему амбаню, что, во-первых, я презираю его, а во-вторых, что я во всяком случае завтра же выступлю в Черчен. Лаконическим ответом было: «Выезжайте, но я арестую вас и с десятью солдатами отправлю в Кара-шар!»
Тут надо было подумать да подумать! Скоро, однако, я сообразил свое положение и принял следующее решение: выступить в Черчен на следующий день и дать Ли-дарину арестовать себя и отправить в Кара-шар; оттуда я отправлюсь в Урумчи и там с помощью русского консула не только добьюсь свободного пропуска через Черчен в Хотан, но и устрою, что Ли-дарин получит заслуженный нагоняй и должен будет возместить мне убытки, причиненные задержкой и лишней дорогой.
Согласно с этим я и условился, что упоминавшийся выше андижанский купец побережет наши пожитки и наших лошадей. Сопровождать меня должен был один Ислам-бай; крохотный багаж наш поместился позади нас на седлах.
Сначала я был очень рассержен перспективой такой значительной задержки в пути, тем более что ни силой, ни хитростью ничего нельзя было поделать с упрямым мандарином, у которого имелось под руками 265 солдат. Но к вечеру мысли мои прояснились, и путешествие в Урумчи представилось мне совсем в ином свете. Отделявшие нас от него 700 верст сулили мне новые пути и интересные области; я мог ознакомиться с главным городом китайской части Внутренней Азии, который кишит знатными мандаринами и в котором находится небольшая русская колония. Все это было очень заманчиво, хоть сердце и болело по письмам с родины.
Но моя счастливая звезда оказалась сильнее Ли-дарина, амбаня чакалыкского. Поздно вечером во двор к нам явился мандарин лет 50, с тонкими интеллигентными чертами лица, и назвался Ши-дарином, комендантом гарнизона. Он сообщил мне, что получил приказ арестовать меня завтра и явился теперь выразить мне свое сожаление по поводу грубого поступка Ли-дарина, обещаясь при этом постараться уговорить последнего.
Беседа перешла на другие предметы. Ши-дарин очень заинтересовался моим путешествием и расспрашивал меня обо всем. Когда я рассказал ему о своей первой попытке пересечь Такла-макан, он вскрикнул и чуть не бросился мне на шею. «Так это вы были? Я как раз находился тогда в Хотане и слышал разговоры о вашем несчастном путешествии. Лин-дарин тоже рассказывал о вас, и мы оба надеялись увидеть вас в Хотане».
Этот Лин-дарин был не кто иной, как Павел Сплингерт, бельгиец, который находился в Хотане 30 лет, четыре года разделял, в качестве переводчика, экспедиции Рихтгофена и теперь был влиятельным мандарином в Са-чжоу. Он в конце концов стал настоящим китайцем, женился на китаянке и имел от нее одиннадцать детей. Некоторые из них были отданы в католическую миссионерскую школу в Шанхае.
Сплингерт и Ши-дарин имели поручение отурумчийско-го генерал-губернатора обревизовать Восточный Туркестан, особенно южные его границы, и ознакомиться с условиями добывания золота. В течение тех недель, которые я провел в лесах Буксама, они находились в Хотане. Когда же они прибыли в Кашгар, я только что выступил оттуда в Памир, а когда я осенью вернулся в Кашгар, они уже успели выехать оттуда. Мне давно хотелось встретиться со Сплин-гертом, тем более что я привез ему поклоны от Рихтгофена. Но удалось мне это лишь год спустя, когда мы встретились с ним в русском посольстве в Пекине. Сплингерт собирался тогда переселиться в Тянь-цзинь, где Ли-Хунг-Чанг давал ему выгодное место.