Дмитрий Новиков
В сетях Твоих
Глаза леса
– Сёй, сёй [1] , – баба Лена все подкладывает в тарелки дымящейся вареной оленины. Она – карелка. Дед Андрей – коми. Коми-ижемец – он явно гордится происхождением.
В маленькой лесной избушке тепло. Это самое главное – еще полчаса назад мы с Володей дрожали крупной звериной дрожью, насквозь промокнув под брызгами злых, острых волн озера Любви – как еще на русский перевести Ловозеро.
Дед Андрей, маленький, сморщенный, быстро пьянеющий старик с пронзительными голубыми глазами. У настоящих алкоголиков они мутные, постоянно слезятся. Здесь же этого нет и в помине.
– Ты не смотри, что я сейчас в лесу живу. Я мно-о-огое прошел, – он постоянно в движении. Присядет за стол, вскочит подкинуть дров, помешать парящее варево на плите.
– Я в поселке раньше жил. А еще раньше оленеводом работал, бригадиром в бригаде. Двадцать человек у меня было, и все девушки, – он сладко жмурится.
– Комсоргом я у них был, – продолжает после паузы, отхлебнув черного, полкружки сахара, чаю. – Взносы собирал.
– А какие взносы были, сколько? – Мне вдруг стало интересно, вспомнилась красная книжица с фиолетовыми размытыми штампами внутри: «Уплачено. ВЛКСМ».
– Сколько-нисколько. Палка – взнос, – дед Андрей радостно смеется, хороша была комсомольская юность.
– А раньше где жили? Происхождения какого? – допытываюсь я. Мне интересно, я в тундре – всего второй раз. Но уже чувствую, как страшно давит меня красота здешних мест. Она нереальная, жесткая – голубая быстрая речка, окаймленная неширокой полоской свежезеленого, летнего северного леса, за ним – широчайшее, серое пространство болот. Вдалеке, но близко, над всем мирным пейзажем жутко нависают Ловозерские тундры – голубые горы со сметанно стекающими с вершин белыми снежниками.
– Из Коми мы, с Ижемского района. Сюда пригнали нас оленей пасти, на Кольский. Восемь детей было. Осталось два. Вот тебе и коммунизм, – дед Андрей помрачнел и внезапно замкнулся. Пришлось подлить ему в стакан разведенного спирта.
– А как места здесь вообще, интересные? – Я сам немного знал, читал, но хотелось услышать от местного жителя. Местные чем и хороши для пытливого слуха – много разных тайн знают. Расскажут, если захотят.
Дед Андрей как-то по-особому остро посмотрел на меня:
– Куда как интересные. Сейдозеро в стороне от вас останется, так что сейдов [2] не много увидите. Но Куйва [3] за вами присмотрит, – он странно хихикнул. – Скалы пройдете – Праудедки называются. Рисунки там наскальные есть. Капища. Место особое есть – Чальмны Варэ. Если дойдете, конечно.
Он опять помолчал, задумчиво жуя кусок мяса. Потом снова встрепенулся.
– Да нет, ничего жизнь была. Хорошая. Тяжелая только. – Дед обхватил граненый стакан не по росту широкой ладонью, опрокинул в себя. Затем медленно залез на огромный, вполдома, топчан, что тянулся вдоль всей стены. Пятнадцать человек легко могли разместиться на нем. Одеяла, шкуры, но чистые. Не было в них заскурузлого запаха человечьего отчаянья. Из грубых досок сколоченный, приземистый и крепкий, он казался очень уютным и теплым – за стенами продолжал бушевать ветер, окошко текло водой дождя. Было слышно завывание озера Любви.Володю увела куда-то баба Лена. Он всю жизнь прожил среди степей, хоть и украинец по национальности. В лесу, в тундре – первый раз. Поэтому порой наивен, как новое ведро на колодце, – стоит, сверкая, солнцем цинка, на краю, не зная о грядущем полете вниз. Хорошо, что есть цепь.
Мне не спалось. Тот самый мандраж, невероятный для сорока лет страх, который поселился в душе задолго до похода, не давал ни на минуту расслабиться. Лишь иногда получалось на мгновение задушить его глубоким, колодезным глотком алкоголя, но и тогда он лишь помогал упасть в оленьи шкуры сна, пробуждение от которого было еще более пугающим. Я не знал, почему так в этот раз. Позволял себе немного догадываться. Но никак не мог окончательно определиться.
Дед Андрей похрапывал на топчане. Я в очередной из многочисленных раз достал из рюкзака карту и описание маршрута. Открыл ее и стал всматриваться в заученные изгибы рек. Одна из них носила странное имя – Афанасия. Ко второй, огромной, безлюдной и величественной, – предстояло дойти. Поной – Собачья река в переводе с саамского. Не самое веселое имя…
Не знаю, что за странная прихоть ведет меня на север. Она неодолима. И часто, опять собираясь, укладывая вещи в рюкзак, думаешь со страхом и упованием – бесы ли манят, промысел ли божий. Так и мучаешься в сомнениях, пока не дойдешь до края, где открывается все. Там узнаешь – благодарить или бежать.