— И у нас тоже так играют… Лети, земляк. Ещё приходи!
Не разбирая дороги, Феля побежал в столовую. Он торопливо рассказал приятелю Шурику про командира. Потом он проник на кухню и выпросил у повара Спиридона Иваныча бутылку. Бутылка попалась тёмно-зелёная, из-под нарзана, но это ничего.
Весь долгий день он думал о командире с перевязанными ногами. Но вот уже наконец вечер. Отряды вышли на линейку, флаг пошёл вниз, горн заиграл: «Ложись спать», и все разошлись по спальням.
Феля укрылся с головой. Шурик трогает его за плечо:
— Спишь?
Молчит — значит, спит. И Шурик засыпает. И вся палата засыпает. И все отряды засыпают. Ночь, тишина…
Пора! Фелина простыня шевельнулась. Он приподнял голову. На разные лады дышат ребята. Феля тихонько надевает трусики и крадётся к выходу.
Темно — будто кругом чёрная, глухая стена. Страшно шагнуть в темноту, страшно пробираться неведомыми тропинками!
Феля сжимает бутылку. А как же бойцы? Они-то ведь не боятся темноты. Феля вздохнул и прыгнул на дорожку. Заскрипел песок. Шшш!
Феля осторожно пробирается по крутой тропинке. Кто это сзади сопит? Феля замирает, прислушивается. Никого! Это он сам так сопит. Феля озирается. А там что за мохнатые лапы? Он вглядывается в темноту. Это, наверно, просто такая трава. «А если зверь? — думает Феля. — Я его тогда бутылкой, бу…»
Вдруг он сорвался на крутизне, проехался на спине, ободрал кожу. Больно! Посыпались камни. Ничего, зато началось ровное место — значит, уже пляж.
Море шумит совсем рядом. Под ногой стало мокро. Значит, вот оно, здесь! А вдруг оно сегодня не светится?
Феля нашарил камень и швырнул его в темноту. Раздался всплеск, взметнулись яркие, огненные брызги. Светится!
В тапках и трусах он смело лезет по круглым, скользким камням в тёплую чёрную воду. Вот он забрался по колено, и сразу же его ноги превратились в два серебристо-огненных столба. Он окунает руки — они тоже становятся серебряными. Он проводит по воде кулаками — серебряные обручи вскипают, катятся, потухают. Он бьёт по воде ладонями — искрами рассыпаются капли…
Феля набирает бутылку чудесного мокрого огня и торопится на сушу.
И вот уже всё кончилось, всё позади. Он снова в палате, он засыпает.
Утром он бежит на соседний пляж. Знакомый командир уже там. Ещё издали он кричит Феле:
— Пришёл, земляк? Что рано сегодня?
— Вот, товарищ командир, вам! — Феля подаёт зелёную закупоренную бутылку.
— Зачем? — удивляется командир. — У меня же есть… вон целый графин, и тоже нарзан.
Феля, счастливый, смеётся:
— Это только сверху нарзан! Это ж светящаяся вода — мокрый огонь, с моря!
— Что? — Командир приподнимается на локтях. — Мокрый огонь?
— Ага. Только здесь светло, а надо, чтобы было совсем-совсем темно, чтобы ночью… Вы к себе возьмите и ночью будете смотреть.
Он поставил бутылку на песок и убежал. Через день они снова встретились.
— Светилась? — закричал Феля? подбегая.
Командир молчит.
— Светилась, да?
Командир мнётся, не отвечает…
— Что ж вы, товарищ командир?
Командир говорит:
— А ну, нагнись! Ближе… ещё ближе!
Опираясь на левую руку, он заглянул Феле в глаза. Они светились, точно две звезды. Командир погладил Фелю по стриженому затылку, откинулся и сказал:
— Конечно, светилась, Феликс Эдмундович… то есть, виноват, Степанович…
КОНОПЛЮШКИ
Я сидел на скале, у самой воды, и рисовал море. Оно было светло-зелёное, и я писал его зелёными красками.
Потом оно стало синеть — я давай прибавлять синьки.
Потом оно покрылось лиловыми тенями — я стал подмешивать к синему красное.
Потом надвинулась туча, море стало серое, будто чугунное, — я приналёг на сажу.
Потом туча ушла, ударило солнце; море обрадовалось и снова, как нарочно, стало светло-зелёное!
Я погрозил ему кулаком:
— Эй ты, море-океан, будешь дразниться?
А оно вдруг как плеснёт «девятым валом» и слизнуло всё моё хозяйство: альбом, краски, кисти…
А сзади раздалось:
— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!
Смешливое эхо подхватило:
«Ха-хи-хи!»
Это пионеры из соседнего лагеря. Они окружили меня:
— Мы притаились, чтобы вам не мешать, а вы морю — кулаком! Тут уж мы не выдержали.
— Вам смешки, — сказал я, — а у меня сейчас всё в Турцию уплывёт!
— Ничего, солнышко высушит!
Они живо всё выудили, разложили на камешке.
— Не надо море — лучше нас рисуйте!
Я испугался:
— Многовато вас. Одного кого-нибудь — ну, кто чем-нибудь знаменит.