— Миннесота, — засмеялся я. — Страна десяти тысяч оздоровительных центров.
— Да, вы, ребятки, этим знамениты. Пока Лора еще не выкарабкалась, но надеюсь, ей помогут.
— Ты в этот приезд ее видела?
— Нет. Она написала мне после смерти Лиз — маленькую открытку, но мы не виделись, она не хочет меня видеть. Она так решила. Она зла на меня за то, что я настучала на работу, и потом, думаю, в моем лице ненавидит все человечество. Она и себя ненавидит, и я за все это в ответе. Я говорила с ее психотерапевтом, она обещала спросить Лору, можно ли ее навестить. Я очень хочу ее видеть. Завтра позвоню и узнаю приговор. Если Лора согласится, поеду туда.
— Удачи тебе.
— Боже, какая тяжелая штука жизнь… Я к тому, что Лора — замечательный человек. Ее все любили в отделении СПИДа, она умела всех развеселить. Можешь себе представить, там не до веселья, а при ней было чистое кино. Осенью один больной так хохотал, что умер, — Богом клянусь.
— Ты шутишь?
— Ну, парень одной ногой стоял в могиле, но все-таки.
Я покачал головой и, не зная, что сказать, спросил:
— А твоя сестра знала про тебя и Лору?
— Да. И относилась к этому прекрасно. Она радовалась, что я не скрытничаю, — ты ее помнишь, она любила, чтобы все напрямик.
Мы молча допили кофе. Прежде чем принять душ, я позвонил на работу, сказал, что я еще не совсем в порядке и мне надо остаток недели побыть дома, чтобы оправиться от падения с велосипеда. Я мог говорить со своим боссом и остальными о программах, которые делает фирма, и об открывалках для гаражных дверей. Даже об автоответчиках. Но, подозреваю, никогда не заговорю с ними о своем — о Тони, например. Безнадежно. Хотя, может, здесь-то я и не прав.
Немного погодя я отвез Тони в гостиницу. Она забрала вещи и рассчиталась, сказав портье, что, если ее будут искать, пусть звонят по этому телефону. Она написала на листке бумаги мой телефон и фамилию, повернулась ко мне, сделала круглые глаза и сказала:
— Если вы — врач, вы всегда должны быть в пределах досягаемости.
— А, никуда не денешься, — сказал я со смехом.
Она села в свой автомобиль, я — в свой, и мы поехали. Это было хорошо — какое-то время побыть врозь. На душе у меня было черно, я поглядывал на Тони за рулем в зеркало заднего вида, твердо зная, что меня всегда будет тянуть к ее красоте и уверенности в себе.
Мы словно бы забавлялись. Забросили вещи ко мне и направились на квартиру Лиз, как бы вернувшись на старую дорожку, словно между нами ничего не происходило, не было наших объятий и остального. Мы просто перестали говорить о наших сексуальных предпочтениях. Радостно бросили все это и начали болтать о докторских делишках, о моей сестре, которую сбил автобус, о захватывающей профессий составителя технических инструкций. О моей велосипедной мании. Словом, о всякой всячине — как судачат соседи, когда есть время посплетничать.
— Будем надеяться, сегодня шторма не будет, — сказал я, ставя машину напротив дома Лиз.
Мы вошли в темную квартиру, и Тони сказала:
— О Господи! Как ты думаешь, что все-таки с ней случилось?
— Не знаю, но без сожалений выбрасываю этот бутерброд, — ответил я и пошел в кухню.
Он все еще покоился на раковине. Кофе я тоже вылил. Тут-то я и заметил на холодильнике несколько фотографий, прилепленных магнитиками, в лучшей провинциальной манере. Там был и снимок Тони среди других женщин.
— С подругами Лиз ты говорила? — крикнул я Тони.
— Нет еще. Наверно, стоит, но у нее их почти не было.
Я увидел, что к холодильнику прилеплена еще и визитная карточка доктора Эдуарда Доусона. На ней были два телефона; один номер отпечатанный — телефон в центре города; другой, написанный от руки, начинался с тех же цифр, что и мой. Значит, Доусон тоже живет в Кенвуде. Я стоял, смотрел на карточку и думал, как это было важно для Лиз — ее психотерапевт, его карточка, его телефон, прописанные им лекарства. Кроме того, к Доусону легко попасть на прием, так что помощь была всегда под рукой. Я не мог не задаться вопросом: если Лиз была в такой депрессии, что собралась покончить с собой, почему она не позвонила ему, не поговорила — только послала записку?
Я повернулся и прошагал по коридору в спальню, где меня колотили лампой — она все еще валялась на полу вместе с разными другими ценностями. Я поднял жалюзи, открыл окно и вернулся в гостиную, где Тони делала то же самое: впускала в комнату свет и воздух. Затем она встала посреди гостиной, огляделась и простонала:
— Что мне делать со всем этим барахлом?
Действительно, мебель в основном была жуткая, но, очевидно, были и вещи, которые Тони и родные захотят сохранить. Фото, семейные реликвии. На кофейном столике стояла серебряная шкатулка — фамильный утиль, подумал я.
— Возьми, что хочешь, а остальное отдай Армии Спасения, — дал я очевидный совет.
— Да зачем мне лишнее барахло.
Тони подошла к полкам из кирпичей и досок, на которых были книги, несколько компакт-дисков, фотокамера. На одном краю — стопка бумаг. Счета? Нет, они меньше размером.
— Что это? — спросил я, кивнув в сторону стопки.
Тони взяла оттуда блокнот.
— Рукописи ее стихов.
Я подошел к ней, заглянул через плечо.
— Если Лиз собиралась писать статью про эту секту, она, возможно, успела что-то наработать, а?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, например, план, какие-то наброски. Может, даже начала писать.
Тони взглянула на меня, подняв брови.
— Возможно. Да, вполне возможно. Собрала материал и начала писать. Но она не стала бы писать на таких штуках, рядом со стихами. Журналисты так не делают. Может быть, в дневнике, но и это вряд ли.
— Ладно, у нее был компьютер?
— Нет.
— Тогда это должно быть где-то здесь… Может быть, даже напечатанное на машинке.
Я обшаривал глазами комнату. Журналистский блокнот? Папка?
— Алекс, — позвал отдаленный голос, — а как насчет грабителя? Парня, которого ты застал накануне в спальне?
Как я сам о нем не подумал?!
— Значит, вот что этот парень взял. Не стихи Лиз, а ее записи.
Правильно. Мой приятель, что врезал мне лампой. Роб Тайлер или кто другой — что вряд ли — проник сюда и рылся в вещах Лиз не в поисках денег или ценностей. Ему нужны были ее заметки о секте. Конечно! Он стремился уничтожить сведения о секте и, возможно — только возможно, — что-то, касающееся ее причастности к смерти Лиз.
— Ты прав, Алекс. Наверняка прав. Ты видел, как он взял блокнот с ее записями, и больше ничего не пропало. Во всяком случае, ценного. — Тони говорила и перебирала бумаги на полке. — Но он мог что-то оставить. Я просмотрю эти бумаги, а ты бы поискал в спальне. По-моему, там есть рабочий стол.
— Конечно…
Я направился было в спальню, но услыхал тяжелый стук в дверь. Мы посмотрели друг на друга, Тони пожала плечами. Мы никому не говорили, куда едем. Мне стало немного не по себе, хотя было сомнительно, что кто-нибудь вроде Роба Тайлера станет стучать в дверь.
— Кто там? — спросил я.
— Домовый смотритель, — ответил низкий голос. — Кто вы, черт побери?
Тони со своими бумагами поспешила к двери.
— Привет, Джон! Это я, сестра Лиз!
На лестнице стоял парень, который помог Тони выбить дверь в спальню. Вид у него был не так чтобы счастливый, и он вроде с тех пор не переоделся. Синяя рубаха из шотландки — грязная и мятая, старые джинсы сползли ниже талии, на ногах те же потрескавшиеся башмаки. Рыжеватые волосы торчат во все стороны.
— Привет, — повторила Тони. — Я здесь со своим другом Алексом. Разбираю вещи Лиз и…
— A-а, хорошо, я услыхал шум, понимаете, и решил проверить, не влез ли опять кто-нибудь.
— Спасибо, это можно только приветствовать, — сказала Тони.
Не спрашивая разрешения, он протопал внутрь.
— Как, э-э, все в порядке?
Тони взглянула на меня, пожала плечами и ответила:
— Все в порядке.
— А что полиция? Что они говорят?