— Баловство это, — успокаивал он мать, — попробует и бросит. Пример-то не с кого брать.
— Не с кого, — поддакивала Аннушка.
— Мы вовсе сами по себе росли — нас улица воспитывала. И ничего, не избаловались. Я до работы лы-синой и голыми пятками сверкал. В армии узнал, какие у меня волосы. Да только ли я? Мало у кого обутка на ногах была.
— Ну ты, отец, сравнил! Время какое было? — робко вставляла Аннушка.
— Во-во, — нагревался Илья. — У них все есть, вот и дурят. Сами не знают, чего еще надо. — Он сердился, сознавая — не в обутке дело, не в одном достатке. Что-то другое здесь. Жизнь ценность свою потеряла, а человек — место. Нет берега, к которому плыть. Вот и гребут по течению. Кто против попытается, того на-седающие не пускают. А, сопротивляешься? Надолго ли сил хватит? Либо тони, либо за всеми поворачи-вай. Где, когда этот сбой наметился — думай не думай, Илье не угадать. Это выше и глубже его понимания. Кабы кто подсказал…
В тихую жизнь не хотелось впускать тревоги и они верили:
— Бросит…
Так и прятали друг от дружки глаза.
9
Кто-то тронул Илью за рукав.
— Вам плохо? — услышал он издалека и поднял голову.
Сержант смотрел на него, не скрывая надежды.
Илья ответил не сразу. Убрал документы, выжал сцепление и громко выдохнул, отгоняя прошлое.
— Так, вспомнил кое-что.
— А-а.
— Мать? — качнул головой назад.
— Мать, — сказал сержант. — Не моя.
— Ты прости меня, — повторил Илья. — Я бы с радостью… да нельзя, не положено мне пассажиров са-дить.
— Я понимаю.
— Ну и лады.
Илья отъехал не более десятка метров, остановился и, открыв дверцу, крикнул в спину сержанта:
— Ты жди! Скоро автобус пойдет!
На взгорке, за погнутым знаком промелькнул указатель седьмого километра.
…- У нас будет много детей, — шептал Илья жене, когда Аннушка, маленькая и теплая, покормив сына, лежала на его согнутой руке.
— Поживем, увидим, — тихо ответила она и сжалась — девочка-подросток и только.
— А чего глядеть? — умно рассуждал он. — Год сыну минет, ты отдохнешь малость и айда по новой.
— Ну-ну, торопыга. Спи давай, поди умаялся? — уходила от разговора.
— Нет, Аня, детей в доме много должно быть. Что ж мы с тобой задарма жить будем? Ты да я — что за се-мья?
— А сын?
— Сын, сын… Заладила. Один сын это полсына. Одному и поиграть не с кем, и позаботиться не о ком. Вот умрем мы с тобой, а ему и сходить не к кому — родни нет. Тут понимать надо. — Илья говорил с расста-новками, давая Аннушке время вдуматься в слова.
— Опять же дети — это тебе работник для страны и защитник. Ну… и мать когда-то.
— Вон куда тебя занесло.
— А ты как думала? Детей и в будущем рожать придется. Сейчас мы молоды и наше это дело. А пожи-вем да состаримся, и у наших свои продолжатели появятся. Закон такой. Диалектикой называется. Его, закон этот, уважать надо. И выполнять.
Илья радовался, что так умно говорит. Он и не подозревал наличия в его голове таких мыслей, просто завел разговор и слова сами потекли. Выходит, были они, прятались в нем и ждали своего часа? В порыве нежности и восторга обнял Аннушку, поцеловал. Она вздрогнула, подалась навстречу его чувству.
— Ой, какой законник выискался, — мягко засмеялась.
Время распорядилось по-своему.
Тяжело дались Аннушке первые роды. Надорвалось в ней что-то по женской линии и осталась она хо-зяйкой при доме, неспособной к большой работе. Илья, к собственному удивлению, даже не осерчал. Так, почесал в затылке и протянул, высоко вскинув брови:
— Судь-ба-а.
Пока молод да силен был, без устали строился. Мать с отцом помогали чем умели, а увидели в сыне крепкого хозяина, пошептались и собрались в дорогу — домой, на родину. Давно они эту мысль в голове держали, но Илью тащить за собой не хотелось — в глуши от скуки недолго и спортиться. А встал на ноги, и один не хуже проживет. В молодой семье самые золотые родители — помеха. Только как сказать, как не обидеть?
Откуда у Ильи такая куркульская жилка взялась, он и не задумывался. Просто всякий день хотелось видеть на лице Аннушки улыбку, радовать ее маленькими радостями и загораться от ее счастливых глаз. Где-то далеко в нем сидела неясная вина за ее хворь, и грызла, и грызла. А почему? Ну как объяснишь? Виноват, что полюбил, что в дом свой взял, что Санька у них родился. Не будь этого, не будь его, Ильи, на ее дороге, была б она здорова и детей кучу нарожала. Конечно, не ему, но все же кучу. Илье нравилось это слово: "куча". Сколько это, не важно, главное — много. А много — значит хорошо… А тут… Вот и ста-рался угодить. Никому не завидовал, ни с кем не ссорился. Не для себя жил, для Аннушки. При своем до-ме да при деле разве скучно бывает.
…- Ты не балуй парня, — просил Аннушку. — До старости за юбкой не упрячешь. Когда-то и самому жить придется. Кого он добрым словом вспомянет? Нас? Что все за него делали, от забот, от жизни оберегали, своим умом его ум подменяли?
— Мал еще, — жалела она.
— Ну да, мал. И борода вырастет, для тебя все одно малым останется, — пытался разозлиться Илья, но не получалось у него с Аннушкой строго разговора. Не умел он ни голоса повысить, ни силу свою пока-зать; так, вроде и о серьезном, а как о прошлогоднем снеге беседуют — языками помололи, время убили и разошлись. Илья понимал — настоять надо, сына под свою команду взять, пока не перерос через лень. А как возьмешь? Санька целыми днями при матери; отца мельком видит и не боится ни на мизинец, дед с бабкой не вмешиваются — отступились, — Аннушка и защитит и приласкает. Оторопь берет Илью. — Что же мы делаем? В иной семье уродец родится — на него молятся, любой прихоти потакают, вину свою перед ним и перед людьми заглаживают, а и его ч е л о в е к о м ростят, чтоб не хуже других. У нас руки-ноги на месте, у Саньки все при всем, но, приглядись: уже сейчас на уродца похож — и соврет не дорого возь-мет, и от работы волчонком бегает. А как иначе? То нельзя, это рано, а тут — отдохни, сынок, я сама. От чего ему отдыхать, если он ничего и не делал? Младенца в воду кинь — поплывет! Во, какая сила жиз-ненная в нем спрятана! А израстет, и забудет; учи по новой, потей.
— Устал ты, отец, вот и блазнится несусветное, — улыбалась Аннушка и сбивала его. — Ишь, сколь навы-думывал! Да мы сегодня кучу делов переделали. Ну? Не веришь? Спроси сам. Нет, ты не качай головой, а спроси. Саша, — звала она, — поди-ка сюда, сынок! Докладай отцу, чем занимался, как в доме помогал?
Илье неприятно было смотреть в бегающие глаза сына. Аннушка наседала:
— Спроси, спроси.
Нехотя спросил первое, что пришло на ум.
— Постель заправлял?
Санька растерянно оглянулся на мать. Ее присутствие смущало. Не мог при мамке врать.
Аннушка спешила на помощь.
— Вместе мы заправляли, вместе у скотины вычистили, — нараспев собирала она, — и в магазине были, и воды полную кадку нанесли.
— То-то я гляжу, у него язык от конфет прилип. Слова сказать не может, — раздраженно заметил Илья. Разговор уже тяготил его.
Мать рассмеялась.
— Ты, отец, прямо сыщик у нас. ничего от тебя не утаишь. — И делала уступку. — Ладно, с завтрего дня все сам делать зачнет. Я прослежу.
Илья заставил себя поверить, кивнул утвердительно, сдаваясь.
— Делай как знаешь. Наше дитя, нам за него ответ держать и перед богом, и перед людьми.
…Отец и сын сидели рядом на скамейки у палисадника. Был тихий осенний вечер, прозрачный и теп-лый, какие нередки в бабье лето. Ветер не шелестел в пожелтевших листьях старого клена; угасающее солнце касалось их золотого наряда, рассекало длинными тенями жесткую траву. Сын смотрел перед собой выцветшими глазами, но глаза эти не замечали ничего — на лице не было следа чувств и мыслей.