По окончании школы собиралась полностью посвятить себя музыке. Но я очень любила и науки. Ещё в школе я частенько все выходные дни просиживала над решением задач, которых нам не задавали. На втором месте после математики у меня была химия. Я особенно полюбила эту науку после того, как узнала разгадку той таинственной таблицы со знаками уже знакомых и ещё не знакомых химических элементов, которая висела в нашем химическом кабинете. Оказалось, что таблица гениального Менделеева содержала все кирпичики, из которых сложено наше мироздание, и даже оставляла простор для тех, которые будут открыты в будущем. Полагая, что математика всё-таки не для женской головы, даже если она хорошо соображает, я выбрала химию. Потому раньше, чем с Саней, познакомилась и тут же подружилась с Кокой и Кириллом.
Кирилл через год перешёл в мединститут, а мы с Кокой закончили в 41 году химический факультет Ростовского университета.
Все пять лет мы просидели рядом, успевая совмещать слушание лекций или проведение опытов с постоянным обсуждением "различных идей" (Кокино выражение). Того, что мы слышали от лектора; того, что случалось или читалось каждым из нас раньше и сейчас; да и каждый прожитый день.
В результате мы стали "героями" насмешливых заметок в стенной факультетской газете о болтающих на лекциях. Однако преподаватели прощали нам это: мы хорошо учились. И если бы не Кокина бескомпромиссность, то оба мы окончили бы университет с отличными дипломами. На государственном экзамене по основам марксизма-ленинизма Кока из принципа отказался отвечать на один из дополнительных вопросов типа "А что было бы, если бы...", сославшись на отрицательное отношение Ленина к подобным конъюнктивным вопросам. Члены комиссии рассердились и снизили оценку. Это было так несправедливо, что мы пошли к ректору с просьбой разрешить Виткевичу пересдать экзамен. Председатель комиссии профессор Шенкер предложил Николаю написать заявление с просьбой о пересдаче ввиду того, что во время экзамена он был, мол, в болезненном состоянии.
- Вы прекрасно знаете, что причина не в этом,- ответил ему Кока.
Я рассказала об этом потому, что в случае с дипломом в полной мере проявился Кокин характер.
Саня и Кока были близкими школьными друзьями. Ещё сильней связала их любовь к путешествиям.
Летом 36 года у них обоих появились велосипеды.
Летом 37 года они совершили велопоход по Военно-Грузинской дороге. Летом 38 года - по Украине и Крыму.
В начале 39 года Кока с готовностью принял предложение Сани поступить заочно в МИФЛИ. Они будут идти рука об руку. Кока - в области чистой мысли, Саня - в искусствоведении.
Летом того же года, поступив заочно в МИФЛИ, друзья, изменив велосипедам, совершили плавание на лодке по Волге. Купив за 225 рублей лодку в Казани, они, захватив с собой вместо удочек серьёзные книги, поплыли вниз по Волге, накапливая впечатления и занимаясь предметами МИФЛИ. После трёхнедельного плавания добрались до Куйбышева. Здесь им удалось продать лодку за 200 рублей. Таким образом, путешествие обошлось им в 25 рублей.
Дальше - совместные поездки два раза в год (был с ними и Кирилл) на летние и зимние сессии в МИФЛИ.
* * *
И вот Коку мобилизовали. Он был послан на краткосрочные курсы офицеров при Военно-химической академии.
А Саня с 1 сентября начал учить математике и астрономии ребятишек в городке Морозовске. Я преподаю в той же школе химию, основы дарвинизма.
Несмотря на то, что жили мы тогда военными событиями, болезненно переживали неудачи на фронте, да ещё зримо наблюдали тянувшиеся через нашу станцию бесконечные эшелоны с эвакуированными, мы смогли увлечься преподаванием. Любили обмениваться своими мнениями об учениках, об их успехах и провалах. Нам импонировали горящие любознательностью глаза ребят, когда они впервые от нас узнавали что-то совсем для себя новое, до того им неведомое. Потому старались вести занятия как можно интереснее, изобретательнее.
По вечерам мы часто сиживали возле крылечка дома, где жили, долго беседуя с соседями - мужем и женой Броневицкими. Жили они каким-то своим особым мирком... Все события, происходившие на фронте, воспринимали по-своему. Когда в сводках говорилось об оставлении нашими войсками какого-нибудь нашего города, Броневицкий сообщал нам, какой город "взят".
Постепенно разговоры становились всё более откровенными, и мы узнали, что у Броневицкого позади был тот тяжёлый кусок жизни, который мужа моего ждал впереди: тюрьма! Однако в то время признание Броневицкого не помогло нам понять и оправдать его озлоблённости.
В середине октября Саню призвали.
Много лет спустя, в конце 1954 года, Саня напишет:
"Так тяжело было в тот день, 18 октября 1941 г., уходить из дому! Но жизнь моя только с того дня и началась. Никогда мы не знаем, что с нами творится!.."
* * *
Когда началась война, супружеству нашему было год с небольшим.
С Саней мы познакомились в сентябре 1936 года, через несколько дней после начала нашего первого студенческого семестра.
Как-то на перемене Кока, Кирилл и я стояли, оживлённо разговаривая. Я уплетала завтрак, принесённый из дому.
Вдруг ребята, подняв головы, воскликнули: "Морж!"
Вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, на нас нёсся высокий, худощавый, густо-светловолосый юноша. Он объяснил, что слушает у нас на химфаке лекции по химии. Говорил он очень быстро. Да и весь он был какой-то быстрый, стремительный. Лицо очень подвижное.
Глаза его то перебегали от одного к другому, то с интересом устремлялись на меня. У него потом осталось в памяти, что в первый момент он увидел не всё моё лицо. Нижняя часть его была закрыта огромным яблоком, которым я закусывала свой бутерброд.
Ребята много рассказывали о своей школе. Называли сами себя мушкетёрами, причём Атосом был Саня, Портосом - Кока, а Кирилл был Арамис.
В их разговорах постоянно фигурировали герои из самых различных литературных произведений, античные боги, исторические личности. Все трое казались мне всезнайками.
Я столько и с таким увлечением говорила дома о своих новых знакомых, что мама предложила пригласить их всех к нам как-нибудь в гости.
7 ноября вечером к нам пришли Саня, Кока и Кирилл и ещё трое девушек студенток нашего университета. Играли в "фанты" и мне выпало исполнить что-нибудь на рояле. Я сыграла 14-й этюд Шопена.
Перед тем как сесть за стол пить чай с маминым угощением, мы все мыли руки в нашей маленькой комнате. Мне сливал из кружки Саня. Тут же сказал: "А ведь ты очень хорошо играешь на рояле".
Маме понравилась вся компания, но больше всех Кирилл, пленивший её выразительными грустными глазами. Ему и на самом деле жилось не весело. Мать его была долго и тяжело больна и вся забота и о ней и о младшей сестре Наде - ныне известном композиторе - лежала на плечах Кирилла.
Через десять дней - 17 ноября по поводу дня рождения бывшей одноклассницы наших "трёх мушкетёров" студентки биофака Люли Остер устроили новую вечеринку. Там меня познакомили с Лидой Ежерец. Подведя меня к ней, Кира сказал очень значительно: "Наташа, это же Лида". Мы уже много слышали друг о друге. Кирилл говорил ей обо мне с удивлением: "Ты понимаешь, она совсем как мы" - и это было высшей похвалой.
Конечно, мне и в голову прийти не могло, что в 1956 году я получу от Солженицына такое письмо:
"Сегодня - ровно 20 лет с того дня, который я считаю днём окончательного и бесповорот-ного влюбления в тебя: вечеринка у Люли, ты - в белом шёлковом платье и я (в игре, в шутку - но и всерьёз) на коленях перед тобой. На другой день был выходной - я ходил по Пушкинскому бульвару и сходил с ума от любви".
В тот же самый вечер Саня Солженицын решает написать исторический роман. А на следующий день - обдумывает его. Я представляюсь ему одной из героинь, которая будет носить звучное имя Люси Ольховской...
В тот год я больше дружила с Кокой. В зимние каникулы он научил меня игре в шахматы, а летом - кататься на велосипеде. Из велопохода по Военно-Грузинской дороге даже написал мне письмо, которое по шутке почты не дошло... Саня мне в ту пору ничего не говорил о своём чувстве. Оно вдохновляло его на стихи. В нём он признавался своему дневнику...