Население Березовки, отведенной для расквартирования нашего батальона, мы, придя в нее, увеличили крайне незначительно: в батальоне тогда насчитывалось всего три солдата - повар, сапожник да ездовой. Всех остальных рядовых и сержантов мы оставили на Северо-Западном для пополнения других тамошних частей. А вот командного состава хватало: комбат, замполит, замкомбата, командиры рот - все бывалые фронтовики. В достатке было и командиров взводов пока что без взводов. Этот достаток составляли мы - совсем еще зеленые командиры, фронтовики с нулевым стажем, младшие лейтенанты и лейтенанты, прибывшие на Северо-Западный перед самой отправкой всей дивизии под Орел. Новый, сорок третий год мы встречали еще курсантами Барнаульского пехотного училища.
В первый день нового года репродуктор - черная бумажная тарелка на стене казарменной Ленинской комнаты - возвестил об успехах наступления наших войск под Сталинградом, на Северном Кавказе, на Центральном фронте, и мы прониклись твердой убежденностью: вершится, наконец, перелом в войне! Перелом, которого все ждали так долго. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик - и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений - эти, произнесенные с самой высокой трибуны слова, написанные на красном полотнище, протянутом по стене казармы, всегда были перед нашим взором. Но наконец-то начинает лопаться, теперь-то уж скоро лопнет проклятая, пусть не под тяжестью своих преступлений, так под ударами нашей армии. Да успеем ли мы на фронт, глядишь, он к весне докатится до границы - Вперед на запад!
Трудно было нам тогда представить, что впереди еще долгих два с половиной года войны, что и на нашу долю хватит ее предостаточно!
...Ясным морозным днем в последний раз строимся мы на просторном плацу училища. Больше мы уже не вернемся в нашу ротную казарму, обжитую за полгода курсантской жизни. Прощайте, мои нары на втором этаже, прощай, моя винтовка-трехлинейка за номером 5006 - этот номер я помню до сих пор и, наверное, не забуду до конца жизни. Как не забуду и постоянных наставлений командира взвода лейтенанта Чумаченко, лихого фронтовика, присланного к нам после излечения в госпитале. С винтовкой надо обращаться как с любимой женой, - поучал нас Чумаченко, - постоянно помнить о ней, беречь и холить.
...Мы стоим, готовые к отправке. Рядом со мной в шеренге мои товарищи. Высокий, худощавый, всегда сосредоточенный, словно о чем-то задумавшийся Таран. Сутулый, в больших очках на крупном, с горбинкой носу Рыкун. Он успел повоевать еще в финскую - в лыжном батальоне, был ранен. А рядом с Рыкуном стоит Церих - самый старший среди нас, ему, наверное, уже под сорок.
Я гляжу на моих товарищей и стараюсь предугадать: разлучимся ли скоро или же доведется нам служить и воевать вместе? Хорошо, если бы так...
Распрощавшись с училищем, целую неделю потом, пересаживаясь с поезда на поезд, с трудом втискиваясь в битком набитые вагоны, где особым счастьем считалось раздобыть лежачее место, хотя бы на багажной полке, ехали мы до Москвы. Ранним пасмурным утром, с отрадой отмечая, что мороз в столице помягче, чем в Барнауле, шли мы пешком через весь город в находившийся где-то на окраине резерв командного состава. В Москве доводилось мне бывать в довоенные времена. Какой малолюдной выглядела она сейчас! Кто в эвакуации, кто на фронте... И как похожа она на осажденный Ленинград, который я покинул год назад! Так же заклеены полосками бумаги окна, забиты досками многие витрины магазинов, на крышах высоких домов - будки для наблюдателей ПВО, стены предприятий - в полосах и пятнах камуфляжа, кое-где на бульварах и скверах за деревьями видны поднятые к небу стволы зениток. Москва еще фронтовой город немецким самолетам до нее лёту полчаса.
Здание резерва - до войны школа - дало нам приют на то время, пока нас распределяли по местам назначения. Каждому из нас отвели койку - настоящую кровать, застеленную как полагается, - после нар в курсантской казарме сон в такой постели казался нам истинным наслаждением. С удивлением рассматривали мы таких же свежеиспеченных лейтенантов, щеголяющих уже в погонах и в гимнастерках нового, вернее - старинного образца, со стоячими, как у косовороток, воротниками. Мы-то приехали еще в старой, уже отмененной форме. С непривычки было странно: на плечах - погоны! Я ловил себя на том, что то и дело кошу глаз: как выгляжу с единственной звездочкой на погоне?
В первые же дни нашего житья в резерве мы услышали, что после кратковременного затишья, последовавшего за победой в Сталинграде, снова пришли в движение наши фронты: начал наступать Брянский. Но через несколько дней пришла тревожная весть: противник развернул контрнаступление на юге, против Юго-Западного и Воронежского фронтов, на недавно отбитый у него Харьков...
Уже и тогда можно было догадаться, что Гитлер, нацеливаясь вновь захватить Харьков, рвется взять реванш за Сталинград и хоть этим поднять дух немцев после траура, объявленного в Германии по случаю сталинградского поражения.
Следя по сводкам Совинформбюро, как развиваются события на фронтах, мы с возрастающим нетерпением ждали, когда же нас отправят. Гадали: куда, на какой фронт? Мне очень хотелось попасть поближе к Ленинграду, принять участие в освобождении его от блокады. Но просить о назначении я не осмелился, да и не знал у кого просить. До начальства нам в резерве было как до господа бога, который восседает неизвестно где.
Шли дни. Наступал Северо-Западный фронт, начал наступление Калининский. Мы понимали: в боях, конечно, все больше выходит из строя командиров, и в первую очередь взводных, таких, как мы, а нас все держат... Если так - то это один из признаков возросшей силы нашей армии: давно ли - еще прошлой осенью - мы провожали из училища наших товарищей, недоучившихся, срочно отправляемых на фронт. А мы вот, уже аттестованные, всё сидим в столичном резерве. Правда, не без дела: снова и снова изучаем уставы. Но все равно время свободное есть. Стараюсь не терять его даром. В книжном киоске, в том же здании, где мы живем, купил я русско-немецкий словарь: на фронте пригодится, если придется допрашивать пленных или разбирать трофейные документы.
Иногда нам дают увольнительные, и я с товарищами брожу по городу без особой цели. Просто хочется посмотреть Москву. Когда еще удастся побывать здесь, да и удастся ли?
На улицах много снега - убирать его, видно, некому. Не очень холодно, сыровато. Уже чувствуется предвесенняя оттепель - ведь скоро март. Многие из прохожих в ватниках, валенках, которые прежде трудно было увидеть на столичных улицах. Довольно много военных. Фронт от Москвы недалеко - только что освобожден Калинин.
В первый же наш выход в город мы направились на Красную площадь. Она была пустынна - только редкие прохожие, да изредка пробегали машины. У дверей Мавзолея в каменной неподвижности, как всегда, стояли часовые. Мы прошли вдоль Кремля. Вернулись к Мавзолею, чтобы еще раз взглянуть на него.
Мы долго стояли перед Мавзолеем. Смотрели на недвижно застывших, винтовка к ноге, - часовых, на плотно закрытую дверь - там Ленин... Это здесь, на том же месте, где находимся мы, 7 ноября сорок первого года стояли в парадном строю войска, а потом прямо с Красной площади шли на такой близкий тогда фронт, чтобы отбросить врага от столицы, начать путь на Запад. И на миг каждый из нас ощутил себя в том строю: ведь и наш путь отсюда пролегал на фронт.
За Мавзолеем, за подернутой изморозью зубчатой стеной над куполом кремлевского дворца на фоне серого зимнего неба развевался на легком ветерке, как всегда, как во все времена, флаг. Несмотря на пасмурь, его алый цвет не казался померкшим.
Пройдет еще год с лишним, я стану бывалым, обстрелянным фронтовиком, прибавится звездочек на моих погонах, и по пути из госпиталя обратно на фронт проездом я окажусь в Москве. Первое, что сделаю, - приду на Красную площадь. Вновь увижу кремлевскую стену в полосах камуфляжа, Мавзолей и вечных часовых у его дверей, флаг над куполом кремлевского дворца - только уже не на фоне пасмурного зимнего неба, а просвеченный щедрым солнцем. Солнцем наших побед ведь к тому времени к победе на Курской дуге прибавятся блистательные операции нашей армии на юге, на Украине, в Белоруссии, в Карелии... И там, на Красной площади, вспомнится мне тот день конца февраля сорок третьего, когда совсем зеленым младшим лейтенантом, не без опаски думавшим, как же это командовать бывалыми красноармейцами, стоял я на этой площади перед отправкой на еще загадочный для меня фронт. Вспомниться, как мы, свежеиспеченные "средние" командиры - тогдр еще не было узаконено наименование офицер - гурьбой бродили по Москве, вглядываясь в ее военный облик; любопытства ради заходили в редкие открытые магазины, в которых без карточек продавали только реставрированные бритвенные лезвия, гуталин и шнурки для обуви да можно было выпить неизвестного происхождения сиропа - пронзительно-желтого или ядовито-красного цвета. Помнится, забрели мы в Петровский пассаж. Он был абсолютно пуст - ни товаров, ни покупателей. Только в одном месте сидел за прилавком нахохленный, с поднятым воротником пальто и в шапке с опущенными ушами старичок продавец, тщетно ожидая покупателей своего скудного товара - одежных крючков, пуговиц, тесемок...