На выезде из Лунсара мне пришлось неожиданно распрощаться с прекрасной мечтой о гладком асфальте до конца поездки. При виде начинающейся здесь дороги, которую все называли шоссе, у меня мороз по коже пробежал. Это был проселок коричнево-красного цвета, узкий, пыльный, весь в колдобинах. Все предметы в моей машине пришли в движение и в такт ее рывкам подпрыгивали на буграх и выбоинах. Вскоре я поравнялся с четырьмя рабочими в одних кожаных передниках, которые с помощью простых молотков непрерывно разбивали подносимые детьми булыжники на дорожный щебень. Адски тяжелый труд! У рабочих со лба пот лился градом. Я прикинул, что при таких темпах дорога не так уж скоро покроется прочным слоем щебенки, а сверху — асфальтом. Но при всей скудости технических средств работа начата, а это главное.
Термометр в машине показывал 52 градуса по Цельсию, несмотря на то что я открыл настежь все окна в машине и даже раздвинул крышу. Возникающий при движении ветерок приносил облегчение, хотя и незначительное, но зато я глотал пыль, которая вскоре покрыла тонким красным слоем все вещи в задней части салона. «Баркас» переваливался с одного ухаба на другой. Надолго ли его так хватит? В отчаянии я сбавил скорость: если моя машина потеряет здесь хоть одну важную гайку, это может иметь катастрофические последствия. Со стесненным сердцем вспомнил я ржавые обломки автомобилей в придорожных рвах. Кто Никогда Не ездил по такой волнообразной дороге; не поймет, как угнетающе она действует на европейца, привыкшего к хорошему шоссе. После того как я несколько десятков километров вел машину осторожно, со скоростью черепахи, я впал в состояние летаргии, часто овладевающее европейцами-водителями в тропиках. Тогда я помчался с бешеной скоростью, что имело некоторые преимущества: «Баркас» теперь не пересчитывал все выбоины по одной, а кое-где перепрыгивал сразу через несколько!
Так ведется иногда дорожное строительство
Эти дороги — печальное наследие колониального прошлого. Англичане делали ничтожно мало для расширения дорожной сети: это требовало денег, и немалых, так как многочисленные реки, лагуны, озера и болота сильно удорожают строительство дорог в Сьерра-Леоне. А кроме того, хорошо действующая система сообщения способствовала бы нежелательному для колонизаторов усилению национально-освободительной борьбы сьерралеонцев.
Сейчас во Фритауне, конечно, понимают, как важна сеть прочных дорог для всех областей общественной жизни, для промышленности и торговли. Но молодому государству недостает материальных средств, чтобы немедленно осуществить все свои замыслы и планы. Тем не менее в планах государственных капиталовложений строительство дорог занимает важное место. В 1971 году началось строительство современной двухполосной дороги с твердым покрытием из Лунсара на север. Она откроет доступ в районы рисосеяния и скотоводства в Макени и Кабале.
Но я еще еду по старой дороге. Несколько раз она пересекает строящиеся участки будущего шоссе. В одном таком месте я присмотрел удобное место в тени пальм, откуда хорошо видно, как ведется строительство, и поставил туда машину. Поблизости работают мощные бульдозеры. Современные дорожные машины высыпают на проложенную трассу горы песка и щебня. Они работают безостановочно, даже можно сказать в некоторой спешке. Конечно, за такими темпами не угнаться «ручному промыслу», который я имел возможность наблюдать за Лунсаром. Здесь видно, на что способна техника!
— Мы укладываем ежедневно тысячу тонн камня, это приблизительно содержимое ста грузовиков, — пояснил мне молодой инженер, с которым я разговорился. Поблизости есть залежи гранита, весь строительный материал поступает из двух больших карьеров, где современные машины дробят его на мелкие куски.
— Может быть, на обратном пути вы уже сможете воспользоваться новой дорогой, — попытался утешить меня инженер, взглянув на запыленный «Баркас».
— Спасибо, лучшего нельзя и пожелать, — улыбнулся я.
— Пока! — крикнул инженер через плечо и поспешил к водителям бульдозеров, ожидавшим новых указаний.
Полный оптимизма, я снова сел за руль. Машина мучительно преодолевала километр за километром. Мне бы хотелось, чтобы путешественники, которые в один прекрасный день промчатся по новому широкому шоссе, вспомнили с улыбкой сострадания о моих «пыльных переживаниях».
Все меньше людей попадалось мне навстречу: селения становились реже. Несколько раз я видел коршунов, дравшихся из-за куска падали. Вдруг в моторе раздалось глухое потрескивание, и тут же зажглась контрольная красная лампочка. Я немедленно затормозил и открыл капот двигателя около сиденья. Оттуда мне в лицо ударила горячая волна. Вот она, неисправность: порвался ремень вентилятора. Выждав, пока охладится мотор, я подлез под кузов и в поте лица своего занимался ремонтом, пока все снова не начало крутиться.
В Макени, главный город Северной провинции, я приехал уже под вечер, совершенно разбитый. «Баркас» под конец тоже потерял несколько перышек: передние рессоры стучали с равномерностью, которая действовала чуть ли не успокаивающе; выхлопная труба сорвалась и держалась только на проволоке. Даже из раздвижной крыши выпали четыре гайки. К бензоколонке, первой попавшейся мне на пути, я подкатил на последних каплях бензина — счастье еще, что машину не пришлось толкать!
В этот день я не стал любоваться достопримечательностями северной столицы, а, заправившись, поспешил дальше, чтобы до захода солнца попасть на ветеринарную станцию Теко в двадцати километрах к востоку от Макени, где мне предстояло — жить. Станция, ныне центр ветеринарного дела в Сьерра-Леоне, существует с 1942 года.
В Теко все было подготовлено к моему прибытию. Руководитель лаборатории Сэм Джонсон, живой общительный человек, начал беспокоиться, не случилось ли чего со мной, и уже собирался послать навстречу мне машину. Да, участок дороги от Лунсара до Макени даже по африканским масштабам, как признал Сэм Джонсон, сокрушенно качая головой, «очень плохой, очень».
Меня приняли как старого друга, хотя Сэм Джонсон видел меня впервые. Но он друг Хассана — и этим все объясняется. Слуга Сэма, молодой локо по имени Сури, внес мой багаж в дом, не разрешив мне дотронуться ни до одной вещи. Во время пребывания на станции я могу пользоваться его услугами, сказал Джонсон. Мне отвели огромную комнату с огромной кроватью, один вид которой возбудил у меня ужасное желание спать. Но мой гостеприимный хозяин с помощью изрядной порции фуфу быстро возвратил меня к жизни. Фуфу — национальное блюдо, которое во Фритауне едят по субботам во всех семьях. Но оно очень популярно и в провинции, да и вообще во всей Западной Африке. От поданной к фуфу подливки типа карри из пальмового масла и острых приправ у меня захватило дух. Пока мы ели, Сэм Джонсон рассказал, как это блюдо приготовляется. Очищенные клубни маниока (он, как и картофель, принадлежит к пасленовым) около недели вымачивают в воде, чтобы в процессе брожения из них вышли ядовитые вещества, затем толкут в деревянной ступе, полученную массу разводят водой и пропускают через сито, чтобы отделить от волокон. Когда раствор отстоится, в осадке выпадает крахмал. Воду сливают, а клейкую крахмальную кашицу сушат на противнях. Получается мука, годная для хранения. Само по себе фуфу имеет пресный вкус наподобие нашей картофельной муки, и только различные пряные подливки с большим количеством перца придают ему остроту.
После ужина я, как обычно, проявил в моем дорожном бачке две черно-белые пленки, чтобы проверить исправность камеры «Пентакон-шесть». Результаты — прекрасные, все в порядке.
После этого мы сидели на маленькой веранде перед домом и беседовали, и все тяготы прошедшего дня стали для меня воспоминаниями. Я чувствовал себя непринужденно, почти как дома в обществе моего симпатичного хозяина — с такой естественной простотой держал себя этот образованный и умный человек.
Солнце зашло и окрасило небо над Африкой в красные тона. До наступления полной темноты оставалось несколько минут. Птицы прощались с угасавшим днем, одни взволнованно щебетали, другие пели мелодичными голосами, напоминавшими звуки флейты. Постепенно в концерт вступали цикады. Но дневной зной не отступил. Здесь, на внутреннем плоскогорье, чувствовалось отсутствие освежающего вечернего бриза, который дует на побережье. Только легкое дуновение ветерка еле-еле шевелило листья деревьев. Над высокими пальмами быстро пролетали на запад вытянутые треугольником небольшие стаи египетских цапель. Там горел буш, и спасавшиеся от огня насекомые становились легкой добычей птиц. От ближайшего источника доносились веселые женские голоса. «Вечерний клуб представительниц прекрасного пола», — с легкой иронией заметил Сэм Джонсон.