«Лаар тоже сын героя, — подумал Виктор. — А мои товарищи? Ведь, в самом деле, у многих отцы погибли».
— Ты что там шепчешь? Спи, — услышал он приглушенный голос Байкова.
«МЫ ВЕРИМ ТЕБЕ, ВИКТОР»
Старший лейтенант Жуков неторопливо ходил по комнате. Он только что беседовал с комсомольцами о том, как учиться жить и работать по-коммунистически, и теперь думал: а дошли ли его слова до людей, сумел ли он вызвать у них стремление трудиться по-новому, строже оценивать свои дела и поступки товарищей?
Солдаты слушали его, кажется, внимательно. Сидели тихо. Но это еще ни о чем не говорит. Ему, секретарю парторганизации роты, не раз доводилось встречать и молодых воинов, и старослужащих, которые, провинившись, охотно каются, а на политзанятиях сидят на шелохнувшись, как загипнотизированные. Но через два-три дня из комендатуры раздавался телефонный звонок: задержали самовольщиков.
Офицер посмотрел в окно. Уже стемнело. В соседнем корпусе ярко светились огни. Доносились отрывистые слова команды. Жуков взглянул на часы: время ужина. Через несколько минут городок ожил. Зазвенели в морозном воздухе песни — неразлучные спутницы солдата.
Старший лейтенант собирался уже уходить домой, когда на пороге появился сержант Василенко.
— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?
— Слушаю вас.
— Такое дело, товарищ старший лейтенант… Не знаю, с чего начать.
— Неприятное случилось?
— Просьба у меня одна. Хочу к командиру роты с ней пойти. Но сначала с вами решил посоветоваться.
— Прошу.
— Вот читаем мы в газетах, письма получаем от земляков, ваш рассказ сегодня слушали. Задел он меня за живое. И такая обида взяла. И все из-за Гребенюка. Ведь если бы не он, наше отделение на первое место вышло. Нельзя ли его в другое?..
— Постойте, Василенко. Что-то я вас не пойму. Тут, вижу, нам дело с ходу не решить. Присаживайтесь, — офицер испытующе посмотрел на сержанта. Он понимал, что речь идет о судьбе человека, а понимает ли это Василенко?
Старший лейтенант еще прошелся по комнате. Жалобно пискнула половица.
— Приходилось ли вам, товарищ сержант, когда-нибудь видеть хорошее кукурузное поле? — неожиданно спросил офицер.
— Видел. Ровное, высокое. Глаз радует…
— Вот именно. День бы смотрел, не отрывая глаз от такой красоты. И совсем другое впечатление остается от плохого поля: тут стебелек хороший, рядом — второй, третий такой же, а между ними — карлики, еле-еле тянутся. Отчего бы это? Значит, недосмотрели за ними. Может, удобрения не подсыпали, может, холодно обошлись, а возможно, и подрубили. Так и у вас получается.
— Как на плохом кукурузном поле?
— Выходит… Только здесь совсем другое дело. Ведь вам людей доверили.
Жуков хорошо знал и командира отделения, и его подчиненных. Все они до призыва в армию получили неплохую трудовую закалку. Душой коллектива был Владимир Байков — секретарь ротной комсомольской организации.
— Да у вас на каждого отличника по два середнячка приходится. Разве это много? Бывает, что один бригадир целую бригаду из отстающих в передовые выводит…
— Это вы о Валентине Гагановой? — спросил Василенко.
— И о ней, и о многих других. Вон старшина Куприянов. Восемь отличных экипажей подготовил. А почему? На коллектив опираются, к людям подход имеют.
— Да я уж сколько раз Гребенюка прорабатывал. Не получается, товарищ старший лейтенант, — сержант так посмотрел на офицера, что тот невольно улыбнулся.
— Проработать легче всего. Толку от этого бывает мало.
Сержант поднялся. Но старший лейтенант остановил его:
— Зачем же уходить, если еще не убедились, что не правы?
— Как же не прав, когда он мне прямо заявил: «Освободи меня от обязанностей агитатора. Мне не подходит». Видали: не подходит.
— Это уже серьезно, — насторожился Жуков. — Ему доверие такое оказали, а он…
— Вот и я говорю, товарищ старший лейтенант.
А старший лейтенант, казалось, не слушал сержанта. Он смотрел куда-то в сторону, размышляя: «Выходит, ошибся я, посоветовав Зотову назначить Гребенюка агитатором. Думал, что это поможет».
— Почему же отказывается он быть агитатором? — спросил офицер.
— Посмеиваются, говорит, надо мной отличные огневики. Провожу беседу, а они намекают: «Говорить-то оно легче, а попробуй-ка всеми пулями в мишень попасть…»
Старший лейтенант весело рассмеялся. Глаза его светились молодо, задорно. Он пригладил мягкие каштановые волосы и, все еще улыбаясь, сказал:
— Так ведь в этом поступке — весь Гребенюк. Самолюбивый и напористый. Он останется агитатором. И помяните мое слово, будет отличником.