За большим обеденным столом идет игра в домино. Старший лейтенант Лисовский — в паре с командиром боевой части наблюдения и связи лейтенантом Улановым, штурман Николай Гончаров — с командиром минно–котельной группы капитан–лейтенантом – инженером Борисом Дубововым. Вот в правом углу кают–компании сидят за шахматами замполит Ефим Фомин и врач Владимир Морозенко. Рядом болельщик — капитан–лейтенант Саша Петров, заядлый курильщик. Доктора раздражает соседство, он хмурит брови и демонстративно разгоняет рукой дым. Шахматные фигуры то и дело скатываются со столика—-усиливается бортовая качка.
В ожидании своей очереди в домино, мы с лейтенантом Лысым донимаем Володю Журавлева вопросами — как по–английски звучит та или иная фраза (оба учили раньше немецкий).
А лаг судна продолжает отсчитывать пройденные мили: до Англии еще больше половины пути. Скорость конвоя — девять узлов.
30 апреля днем был обнаружен немецкий разведчик «Хе-111». Истребители с английских авианосцев атаковали и подбили вражеский самолет. Но немецкий летчик все же успел сообщить своим о том, что обнаружил большой конвой. Это случилось на подходе к острову Медвежий, который оставался справа от нас. По данным английской воздушной разведки, немцы развернули в ночь на 29 апреля 9 подводных лодок на пути движения конвоя «RA-59» к югу и юго–западу от этого острова. Обойти их позиции было невозможно.
По легкому вздрагиванию корпуса судна и шуршанию за бортом чувствовалось, что корабли вошли в район паковых льдов. Гидроакустикам подобные шорохи мешают прослушивать шумы подводных лодок.
Около восьми часов вечера 30 апреля британский эскортный корабль обнаружил вражескую подводную лодку и загнал ее на глубину. А чуть позже, когда конвой находился в 25 милях к юго–западу от Медвежьего, один за другим прозвучали два сильных взрыва.
На судне объявили боевую тревогу. Застучали каблуки по палубе. Выскочили из трюма и наши матросы, опустела кают–компания.
По левому борту, в хвосте второй колонны, окутанный клубами дыма и пара, тонул «Либерти».
На ботдеке у шлюпок одетые в спасательные жилеты строились матросы «Джона Леннона», расписанные здесь по тревоге. Однако транспорт продолжал идти прежним курсом, не снижая хода. Спасение тонущих — задача специально выделенных для этого кораблей.
На судах открыли беспорядочную стрельбу из зенитных пушек и пулеметов, принимая мелкие льдины, гребни волн и туманные буи впереди идущих за перископы подводных лодок.
Стали раздаваться выстрелы и с военных кораблей, в том числе и с авианосца «Фенсер». Куда и в кого стреляют, было невозможно разобрать.
— Палят в божий свет, как в копеечку, — прокомментировал происходящее Алексей Проничкин. Когда трассирующий снаряд пролетел над кормовой надстройкой «Джона Леннона», Лисовский, отличавшийся завидным спокойствием, начал чертыхаться:
— Вот, идиоты, самоубийством занимаются, а фашистов прозевают!
На мостике чувствовалась нервозность. Уже дважды капитан «Джона Леннона» передавал через переводчика распоряжение советским морякам спуститься в трюм. Он, видимо, опасался, что с подводных лодок увидят русских и судно торпедируют. Наш командир вынужден был отдать приказание личному составу покинуть палубу. Наверху осталось лишь несколько офицеров. Мы думали об одном: есть ли на гибнущем судне советские моряки и каковы жертвы? Кто нам это скажет?
Наконец мы увидели сутуловатую фигуру командира экипажа капитана 3–го ранга Николая Дмитриевича Рябченко, поднимавшегося на ходовой мостик. Следом шел Володя Журавлев. Лицо Рябченко было спокойным. Когда они поднялись на мостик, капитан американского судна сделал вид, что не замечает советских моряков.
— Володя, спроси капитана, были ли русские на тор педированном транспорте? — обратился к Журавлеву Рябченко.
Журавлев повторил вопрос по–английски.
Пастер, немного помедлив, процедил сквозь зубы:
— Мне это неизвестно, — и отвернулся, давая попять, что разговор окончен.
Командир и переводчик покинули мостик.
— Пойдемте в трюм к личному составу, — предложил офицерам Рябченко.
Взглянув еще раз в сторону тонущего судна, мы увидели, что к нему направляются два британских эсминца. На душе стало легче. Значит, помощь будет оказана.
Спустились в трюм. Рябченко подсел к теплому камельку, пригласил присутствующих придвинуться поближе. Затем не спеша обвел всех прищуренным взглядом и спросил с улыбкой:
— Каково быть пассажирами? Наверно, лучше стоять вахту на холоде, чем прислушиваться к взрывам, сидя в теплом трюме?
Вопрос поняли не сразу, заговорили после небольшой паузы.
— Почему не разрешают по тревогам выходить на верхнюю палубу? Трюм ниже ватерлинии, и в случае чего выбраться из него... — радист Тишкин запнулся: понял, что разговор не ко времени.
— Вы слышали поговорку: «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят»? В трюме более ста человек.
Представьте себя на месте капитана. — Командир экипажа посмотрел на обступивших его моряков. Лица их были сосредоточенны. После небольшой паузы Рябченко продолжал:
— А как же наши подводники воюют? Много они бывают наверху? А глубинные бомбы на них не сыплются?
Командир вынул из кармана пачку «Беломора», предложил рядом сидящим. Краснофлотцы вежливо отказались и стали доставать кисеты с махоркой. Закурили. Сделав две–три затяжки, Рябченко сказал:
— Вот примем корабль, тогда фрицам всыплем перцу за все.
Присутствие в трюме командира, его уверенный тон и спокойствие разрядили обстановку. Нервное напряжение спало, на лицах моряков засветились улыбки.
Рябченко понимал настроение матросов, знал, что хотя они и опытные специалисты, хорошие моряки, однако по–настоящему «войны не нюхали», не слышали взрывов бомб, не видели гибели людей. Помнится, когда к нашему эшелону в районе Кандалакши прицепляли платформы с зенитками, у многих тогда появилась настороженность: а вдруг налетит вражеская авиация? Здесь же еще хуже. Посадили всех в большую железную коробку, вместо оружия выдали надувные спасательные жилеты и запретили выходить на палубу. За бортом взрывы, звучат сигналы тревоги, грохочут пушки, а что происходит наверху — никто не знает. Это действует всегда удручающе.
Рябченко старался перевести разговор на отвлеченную тему, однако взрывы за бортом не утихали, и мысли моряков возвращались к гибели судна.
— А были на «Либерти» наши моряки? — немного «окая», спросил радиометрист Коля Коньков.
— Сведений об этом еще нет, — ответил капитан- лейтенант Фомин.
— А экипаж... спасали? — с запинкой произнес старший краснофлотец Рудь.
— Да, два эсминца и транспорт находятся там, — ответил Рябченко.
— В ледяной воде долго не продержаться. Обычно через 15–20 минут наступает переохлаждение организма, сердце останавливается, — проговорил старший лейтенант медслужбы Морозенко.
— Ну, а если больше двигаться? — испытующе посмотрел на врача Алексей Головин, командир отделения сигнальщиков.
— Ты еще про горчичники спроси, — улыбнулся Повторак.
По трапу застучали каблуки. В трюм спускался Володя Журавлев. Губы его были скорбно поджаты. Разговоры сразу смолкли. Журавлев принес печальную весть: на торпедированном «Уильяме С. Тайере» размещался экипаж «Достойного». Погибло больше двадцати человек. Команда была укомплектована черноморцами. Там же находилось и девятнадцать подводников.
Никто из нас не знал черноморских моряков, однако искренне переживал эту беду каждый.
Позже стали известны подробности случившегося.
...Время приближалось к 9 вечера, когда по распорядку дня команде положено пить чай. В кают–компании собрались почти все офицеры. Командир БЧ–П капитан–лейтенант Чулков, командир БЧ–V капитан–лейтенант–инженер Дорофеев и командир БЧ–III старший лейтенант Молотов задержались. В ожидании чая шел разговор о предстоящем праздновании Первого мая.