— Позволь перед уходом объяснить, что именно я имею в виду. Вы настолько загипнотизированы мнимой угрозой, о которой каждый вечер твердите в клубе, что не видите, что у вас самих творится под боком. А стоит кому-нибудь вроде Листера появиться и ткнуть вас носом в настоящую угрозу, как вы отказываетесь ему верить. Частично я виню себя. Наша встреча и беседа помогли мне лучше понять, почему Листер потерпел неудачу.
— О чем ты там толкуешь?
— Да все о том же. С какой стати Куперу, Эллисону и Листеру подчиняться приказам из-за «железного занавеса»? — Стрейндж говорил твердо. — Угроза извне, в которую я, ты, да и любой в Уайтхолле были приучены верить, чтобы удержаться в своих административных креслах, гораздо менее реальна, чем враги, которых мы вскармливаем здесь, сами. Если позволишь, я приведу тебе пример стереотипа исторического мышления. Мы, бывало, тешились такими несуразностями вместе. Ты, я и тысячи нам подобных верят, что на нас нападут красные. А раз так — мы и будем ждать нападения извне, несмотря на то, что на самом деле враги действуют среди нас. Знаешь, Барнаби, мы — сборище прирожденных шовинистов.
Апелляция к старой дружбе слегка растрогала Мэттьюза.
— Я всегда знал, Стрейндж, что ты патриот.
— Надеюсь, да. Но не тогда, когда под предлогом защиты родины такие, как ты и Хейтер, идут на все, лишь бы скрыть истинное положение дел. Ты предпочитаешь спасти свою шкуру, нежели разобраться в существе дела. И будешь драться с несуществующими врагами просто, чтобы доказать, что ты в состоянии еще драться. Этим отчасти и объясняется твоя слежка за Листером…
— Извини, Стрейндж, но мне приказали.
— Конечно, приказали. Из-за Листера и заварилась вся каша, но никому до этого нет дела, а меньше всех — тебе и Хейтеру. Листер — угроза начальству, которому вы угождаете и льстите. Ошибка Листера состояла в том, что он, заподозрив «некое высокопоставленное лицо», не побоялся сказать об этом. И Листера затравили. Я думал, что иду по ложному пути. Потому сюда и пришел. Я стал начальником, но не от рождения. В отличие от тебя. И ни на ком из их дочерей не женился. — Изумление в глазах Мэттьюза сменилось бешенством, но остановить Стрейнджа было уже невозможно.
— Благодаря моим способностям меня приняли в привилегированную школу. Я сам пробился в жизни. Снимал комнатушки. И тридцать лет мирился с классовым недоверием к простым людям. Считается, что у них примитивное мышление.
— А ты сам никому не доверяешь.
— Нет, просто сержусь на всех. Недоверие, о котором я говорю, имеет глубокие социальные корни. К тому же замешено на классовом страхе.
— Стрейндж, куда, черт возьми, ты клонишь?
— Не перебивай. Хейтер — старый служака, чем-то похожий на тебя. Он жалеет о катастрофическом падении национального престижа. Необходимо время, чтобы сознание нашего падения проникло под толстые военные черепа. — С удовлетворением отметив тревогу на лице Мэттьюза, Стрейндж продолжал: — Но если в конце концов они это осознают, им будет не по себе. Чтобы сохранить остатки былого могущества, соображают они, даже если распад идет полным ходом давно, нужно рассчитывать каждый шаг. Барнаби, я говорю об утрате идеалов среди людей, которые правят страной. Хейтер и ему подобные в министерстве творят, что хотят, пока еще в их власти поддерживать то, что осталось от общества, давшего им так называемую свободу. Они так же неразборчивы в средствах, защищая эти руины, как и, по их мнению, люди, которые грозятся разрушить их до конца. Фактически Хейтера волнует одно: управление, его маленькая империя, может сыграть решающую роль в последнем сражении. Меня потому-то и выпихнули, что я угрожаю испортить ему крестовый поход. Хейтер прекрасно понимал: получи я хоть малейшее представление о содержании докладной Листера, расследование не кончилось бы без выяснения личности «высокопоставленного лица». Странно, до тех пор, пока я не вляпался в эту гнилую кучу, я не видел реальной причины своей опалы. Да, признаюсь, мне горько, я жажду мести и не скрываю этого. Думаю, что имею на это право, знаю, что докажу в конце концов свою правоту.
— Хочешь знать мое мнение? — ледяным голосом спросил Мэттьюз. — Ты пьян.
Стрейндж грохнул кружкой по столу.
— С этого, что ли?
Мэттьюз вскочил на ноги.
— Уходи! Ты спятил! Ты болен! Убирайся!
Стрейндж с достоинством встал со стула. Никогда в жизни не чувствовал он себя более серьезным. Волоча ногу, он брел по коридору. Позади молча следовал Мэттьюз. С замком Стрейндж справился сам. Падал снег, небо было ясное, мерцали зимние звезды. Мэттьюз захлопнул дверь. Стрейндж взглянул в глубокую синюю пустоту и громко расхохотался.