За несколько минут до подъема Незамай прибежал в казарму и приказал поднять роту.
Целобенок, вскочив с постели, напустился было на дневального за то, что тот рано подал команду, но увидев командира роты, осекся. Он вспомнил, что сегодня полковой смотр и, возможно, комдив вздумает пройти по казармам. Тотчас же отдал приказания командирам отделений произвести уборку помещения, всем побриться и подшить свежие подворотнички.
Когда пришли командиры взводов, в казарме все преобразилось: пол был основательно выскоблен, постели на нарах заправлены белыми простынями, хранившимися до особого случая в каптерке. Даже Незамай был неузнаваем: в новой гимнастерке и хромовых сапогах. Окинув офицеров недовольным взглядом, он строго выговорил:
— Поздно, голубчики, на службу являетесь.
— То есть как поздно? — Воронков взглянул на стенные часы, которые показывали без пятнадцати восемь. — Как всегда.
— Сегодня надо не как всегда, а раньше. Думаю, вам известно почему. Приказываю немедленно вывести взводы на улицу и заняться строевой.
— Говорят, перед смертью не надышишься, — обронил Воронков.
— Хватит зубы скалить! Умник нашелся! К сурьезному делу и относиться надо по-сурьезному. Выводите людей!
В течение двух часов солдаты готовились к смотру. Сначала маршировали по отделениям, затем по взводам и, наконец, в составе роты. Ротой командовал Незамай. Это был его конек. До самозабвения любил он подавать команды, слушать, как гудит под ногами земля. Если солдаты шли плохо, он останавливал.
— На месте! Дробь! Выше ногу, выше! Потом быстро посылал вперед:
— Марш! Ать, два, три. Коси глазами, руби ногами, чтоб из сухой земли вода брызнула!
Без пятнадцати десять Незамай подвел роту к штабной землянке, где уже заканчивалось построение батальона. Приняв рапорта от командиров рот, Сидоров повел батальон к плацу. Со всех сторон туда стекались взводы, роты и батальоны, выстраиваясь во фронт.
В кругу командиров прибывших подразделений стоял начальник штаба капитан Смирнов, поджарый, затянутый ремнями кадровик. Около него Арышев увидел Померанцева. Иван отпускал шуточки вслед проходившим подразделениям. Он много знал анекдотов, побасенок, иронических фраз. Со старшими по званию говорил с шутками и прибаутками, козыряя положением полкового адъютанта.
— Батя на горизонте! — крикнул он, и офицеров будто ветром сдуло.
От штаба к плацу неторопливо шагал командир полка — высокий, прямой, с поседевшими висками. Подполковник Миронов был строг не только к боевой подготовке воина, но и к его внешнему виду. Поэтому офицеры тщательно осматривали своих солдат — нет ли каких упущений.
Незамай в последний раз обежал вокруг своей роты и занял место на правом фланге.
Полк выровнялся и замер по команде «смирно». Начальник штаба отдал рапорт, и подполковник направился к первому батальону.
…Миронов не закончил осмотр всех подразделений, когда к плацу подкатила легковая машина. Из машины вышли двое — командир дивизии и начальник политотдела.
Миронов подал сигнал оркестру. И как только раздались звуки, направился к машине. Оркестр смолк. В наступившей тишине все услышали рапорт командира полка.
Выслушав Миронова, комдив окинул взглядом полукилометровый строй, громко поздоровался.
В ответ громыхнуло:
— Здравия желаем, товарищ полковник!
— Поротно мимо трибуны шагом марш! — скомандовал Миронов. Грянул оркестр. Замаршировали роты.
Пока бронебойщики выходили на центральную дорожку, Незамай выравнивал строй, наказывал солдатам тверже держать на плечах винтовки, соблюдать интервалы между рядами. При построении он учел и рост, и выправку, и выучку. Слабых рассортировал между сильными.
Некоторые изъяны были скрыты. Но успех еще зависел от старания солдат. Незамай использовал и этот фактор.
— Не подведем роту, голубчики! Не уроним в грязь лицом!.
Трудно сказать, или постарались солдаты, или командование сделало скидку, только противотанковая прошла без замечаний. Незамай от радости объявил благодарность всему личному составу.
Второй раз нужно было пройти повзводно, с песней, без музыки.
Незамай первым пустил взвод Воронкова, считавшийся лучшим, последним — взвод Арышева.
Анатолий беспокоился. Неужели вернут его взвод? Так делали, если бойцы показывали плохую строевую выучку. Но ведь за то время, как он стал командовать, солдаты немного подтянулись. Значит, не должны подвести.
— Как, товарищи, не подкачаем?
— Нет! — дружно отозвались бойцы.
— Только всем петь. Ясно?
Прошли последние подразделения третьего батальона. К трибуне направился первый батальон. Полк замкнулся в цепь, связанную из мелких колец-взводов. Над плацем стоял гвалт разноголосых песен.
Сидоров с Дороховым приблизились к трибуне. Высоко подняв голову, едва касаясь носками сапог земли, комбат не шел, а летел на длинных ногах. За ним в колонне шагали офицеры впереди своих взводов. Еще минута, и противотанковая выступит на вторичное испытание.
Трогается взвод Воронкова. За ним выступает Быков. Илья Васильевич частит, не «тянет» носок. Получается у него как-то не по-военному. Зато солдаты идут хорошо.
Арышев подает команду.
— Взво-од! — и обрывает резким движением руки. — Марш! Круто повернувшись, командует на ходу, сверяя шаг:
— Раз, два, три!
Степной затягивает: «Фашисты-людоеды…»
Арышев полуоборачивается, подтягивает запевале, и песня громко несется по плацу.
«Молодцы, — радуется лейтенант, высоко поднимая ноги и энергично работая руками. — Только бы не спутали шаг».
Вдруг он замечает усмешку на лице комдива. Миронов что-то кричит, машет рукой, словно кого-то подгоняет.
«Отстают», — догадывается Арышев. Ему хочется обернуться, взглянуть на бойцов. Вдруг песня, точно натянутая струна, оборвалась, заглохла.
Что случилось?
Лейтенант оборачивается. Половина взвода шагает в ногу, а последние ряды спутались, растянулись. Шумилов и пухловатый боец Примочкин, свалив назад винтовки, плетутся позади всех.
Арышев отходит в сторону, пропускает взвод.
Подбегает Незамай, останавливает солдат. Лицо красное, голос истеричный.
— Разгильдяи! Подвели всю роту! Дослужились, дошли до ручки — в ногу ходить не умеют. Стыд! Позор! А ты уж не мог сделать, как я говорил, — взглянул Незамай на Арышева. — Эх, голубчик, теперь сам расхлебывай, что заварил!..
Анатолию больно и противно слушать Незамая. Обидно не за этот провал, а за попытку избежать его нечестным путем. Хорошо, что он не оставил «разгильдяев» в казарме. Может, взвод и не провалил, но тогда он не знал бы, за кого браться. А теперь все вскрылось.
Глава пятая
Так уж, видно, устроена жизнь людская: через трудности и преграды, через оплошности и ошибки проходит человек и от этого растет, мужает, умнеет.
Многому научил Арышева смотр, но главное, показал истинное лицо Незамая, который хотел толкнуть его по неверному пути.
Вернувшись в землянку после обеда, задумчивый и молчаливый, Арышев лег на топчан. Воронков, чувствуя его душевное состояние, тоже молчал. Но Быкову хотелось поговорить, успокоить товарища.