Марина взглянула на план, что ныне лежал перед ней на столе, отмечая грифелем площадь для засевания ее картофелем. Пробные несколько десятин дали приличный урожай по сравнению с засеянными клубнями, и она планировала расширить посадки этой культурой. Теперь оставалось только приучить крестьян принимать картофель в пищу, ибо, как принесли ей вести из деревни, они совершенно не знали, что делать с этими странными плодами. Попробовали есть сырыми, с кожурой, подумать только! Как только дождь успокоиться, Марина соберет всех жителей села и личным примером покажет, что не дьявольское создание, а овощ, покажет, как следует принимать его в пищу.
«Я плохая мать!», вдруг снова пришли в голову Марины мысли, мучившие ее все утро. «Плохая, раз не могу выносить в такие моменты свое дитя, раз хочу ударить его!» Она совсем забросила свою дочь, с головой погрузившись в дела, совершенно позабыв, что та тоже лишилась многого — своего названного отца, товарища по играм и проказам, когда он был свободен от службы. Анатоль всегда находил время для Элен, а сама Марина ныне и минутки не может найти. Видит дочь только за трапезами, а играла с ней в последний раз еще до жатвы пшеницы. Быть может, ей стоит пойти к Элен и предложить поиграть вместе в кукольный домик, что той сделали прошлым летом? Или в те дивные фарфоровые куклы, что подарил Анатоль? Устроить чаепитие для них или быть может, даже раут?
Но Марина не успела даже с места подняться, как аккуратный стук в дверь кабинета заставил ее замереть на месте.
— Entrez, — пригласила она стучавшего войти, и в кабинет ступила Катиш, отказавшись от молчаливого приглашения Марины присесть, замерла в центре комнаты, оглядывая многочисленные полки с книгами и гроссбухами, рулоны планов, что виднелись сквозь стекло дверцев шкапов, тяжелую массивную мебель, из-за которой ее невестка казалась такой маленькой и хрупкой.
— Я давно тут не была, — прошептала она. — Тяжело входить сюда, зная, что его более нет здесь.
— Мне было тоже тяжело занять эту комнату, — призналась Марина. — Но именно тут хранятся все книги и планы, и стол тут поболее… Так что…, — она замолчала, почувствовав, что невольно оправдывается, что работает в кабинете Анатоля. Катиш же только грустно улыбнулась в ответ, уловив эти нотки в голосе невестки, и поспешила ответить:
— Нет-нет, не подумайте! Я не виню вас за это. Убеждена, он был бы доволен тем, что вы сумели взять бразды правления в свои руки. Вы так споро творите дела, не каждая способна на это. Кроме того, эта необходимая мера ныне, когда в семье нет мужчины.
Она замолчала, словно снова ощутила ту боль потери, что только недавно слегка приотпустила ее из своих когтей, отвела глаза в сторону, а потом бочком, мимо Марины прошла к окну и уставилась на пелену дождя, прислушиваясь к его тихому шептанию. Молчала и Марина, борясь со слезами, что вдруг поднялись откуда-то из глубины ее тела и застряли плотным комком в горле, вмиг почувствовав себя беззащитной и слабой, как тогда, в первые недели после смерти Анатоля.
— Вы, верно, гадаете, зачем я к вам пришла? — спросила от окна Катиш едва слышно, но к Марине лица не повернула, так и осталась смотреть на унылый осенний день за стеклом. — Я пришла к вам с просьбой, очень важной для меня просьбой, и, умоляю вас, подумайте над хорошо, прежде чем дать мне ответ.
Марина ничего не ответила на эту реплику, и ее золовка смело продолжила:
— Церковь причисляет убиенных на дуэли к самоубийцам и отказывает им в отпевании и погребении в освященной земле. За Анатоля заступился сам государь, а кто оказал такую милость Николаю Николаевичу? Я все время думаю об этом, каждый час, каждую минуту, особенно в ночную пору, когда сон нейдет ко мне. Где он погребен? На кладбище ли? Или за оградой, и его душа навеки обречена скитаться по этой земле бестелесной тенью? Принял ли Господь ее к себе или отказал в покое? Я даже не ведаю, где его могила, никогда не преклонить колен у его надгробия. Это мучит меня, мучит! — она застонала негромко, прижала руки к губам, и Марина не могла не подойти к ней, не положить руки на ее плечи в немой поддержке. — Я принесла много горя тем, кого так горячо любила и люблю, причинила боль. Это гложет меня, терзает. Вы были правы, это я отправила ту злополучную записку. Минутный порыв ярости и обиды. Я хотела всего лишь наказать Николя, но не так. Не так! К каким последствиям это привело! Мне всегда говорил мой духовник в Москве, что когда-нибудь я горько пожалею и раскаюсь в своем грехе горячности и гневности, и вот этот день настал!