Сердце замедлило свой бой. Зрение постепенно пришло в норму. Только теперь я смог рассмотреть тех, против кого сражался. Их было всего пятеро, хотя мне в горячке боя показалось намного больше. Пятеро человекообразных тварей, больше всего похожих на неумелую лепку из пластилина малышом примерно трехлетнего возраста. Черте что, в общем. Тут тебе и чешуя как у рыбы, и шерсть, и броневая пластина. Голова рыбья, но заканчивается пастью с клыками. Шеи нет, зато конечностей восемь штук и все с когтями. И черная, жутко воняющая маслянистая кровь.
Только теперь я ощутил, как дико жжет в тех местах, куда попала кровь существ. Как будто кислотой облили! Я принялся кататься по земле и тереться о деревья, пытаясь счистить с себя отраву. Помогло то, что невдалеке я нашел промоину с песком: он впитал в себя яд и легко отпал от моей гладкой чешуи.
Черт! Если эта штука так же действует на людей, у которых чешуи нет... им конец.
Когда я вернулся на место стоянки, перед моими глазами оказалась ужасная картина: я был прав, люди оказались беззащитны против крови тварей. И пусть я появился практически сразу после нападения, я опоздал. Несколько охотников валялись на земле изодранными ошметками. Я бы даже не смог определить, кто именно это был. Большинство же с мелкими ранениями катались по земле, воя от боли. Кровь в их ранах жутко воняла и пузырилась. Это была агония умирающих существ.
Я застыл за пределами круга этого страшного безумия, не в состоянии сделать хоть что либо. Как? Как я могу помочь?! Чем?!
Мой взгляд перепрыгивал с одного тела на другое, пока не наткнулся на лежащего в стороне Ольхо. Нет-нет-нет... Только не он! Он ведь был хорошим!
Я поспешил к мужчине, прижимающего культю правой руки к земле. Срез ровный. Видимо, он отрезал себе руку, пытаясь спастись от яда, но этого оказалось недостаточно: вены на его шее вздулись и почернели. Кожу покрывала розового цвета испарина.
– Что я могу сделать? – Я склонился над ним.
– Ты убил отверженных? – прохрипел старик.
Так вот, кто это был!
– Да. Они мертвы. – Из глаз помимо моей воли начали капать слезы.
– Позаботься... Айташа... – Мастер начал задыхаться. – Никого больше нет... – Он жутко закашлялся, глаза мужчины закатились. Миг невероятного перенапряжения каждой мышцы, и вот тело обмякло.
Умер. Он был добр ко мне, а теперь он мертв. А если бы я остался в лагере, а не поперся к черту на рога купаться, все эти люди были бы живы.
Один за другим перестали биться в агонии и остальные охотники. Но как отверженные попали сюда? Разве не должны они быть заперты за Великой рекой?
Ясно, что ничего не ясно.
Я тяжело вздохнул, снова осматриваясь. От Айташи фонило страхом, который ощущался как раздражающий комариный писк где-то под черепной коробкой. Так что я примерно знал, где она спряталась. Но решил пока не доставать девочку: нечего ей это месиво видеть.
Ни времени, ни желания рыть могилы для каждого умершего у меня не было. Пусть простят меня, но без лопаты... Мой взгляд метнулся по тому, что осталось от лошадей. Я тихо выматерился. Дальше придется нести Айташу на руках. А вещи? Черт, о чем я думаю?
Немного поблуждав, я нашел неподалеку небольшой овраг. Перетащил туда все тела и то, что было запачкано кровью. Присыпал землей, набросал сверху тяжелых камней и прикрыл все ветками деревьев с листьями, напоминающими пальмовые. Они так жутко воняли мятой и перцем, когда я их ломал, что никакой хищник не полезет проверять, что под ними спрятано. Я сам едва не задохнулся.
Для Ольхо я вырыл могилу. Перевязал чистой тряпкой его культю. Вытер лицо и очистил, по мере сил, от крови его одежду. На дно могилы сложил все те же листья, сверху положил тело мужчины и пошел за Айташей.
Бедный ребенок. Судя из подслушанных разговоров охотников, он был последним ее родственником. Она не плакала. Сидела в дупле разлапистого дерева, обняв себя за коленки, и тихо раскачивалась из стороны в сторону.
– Эй, – тихо позвал ее я. – Там дедушка. – Я запнулся от бритвенно-острого детского взгляда. – Попрощаться нужно, – закончил шепотом.
Несколько бесконечных мгновений она рассматривала мое лицо, словно видела его впервые, а после протянула ко мне тонкие детские ручки. Я спустил ее на землю и поставил возле могилы. Айташа, нахмурив лоб, посмотрела на меня.
– Нужно сжечь. – Она рывком отвернулась от могилы. – Гномов, по преданиям предков, сжигают. Тогда я смогу узнать то, что дед хотел мне сказать. – Она долго вздохнула, всхлипнула, но так и не расплакалась, сжав до судорог кулаки. – Мне еще рано, конечно. Но...
Я таки выспросил у девочки о слезе памяти и о том, что Ольхо, оказывается, смерть свою предчувствовал, а потому о многом рассказывал внучке, пытался научить ее необходимому и хоть немного подготовить. Удивляться сил уже не было. Я нашел в лесу сухое поваленное дерево, притащил к поляне и разломал, как смог. Порубил самые толстые ветки найденным топором.
Мы положили мастера на кучу хвороста, я стоял рядом с запаленным трутом. Айташа запела прощальную песню, а когда она кивнула, я поджег дерево. В тот же миг словно алмазная пыль поднялась вверх от мужского тела. Зависнув на миг, она коснулась краем головки девочки и тут же отхлынула. Интуитивно я понял, что Айташа и правда не готова еще понять и принять память предков. Куда уж четырехлетнему ребенку. Потемнев и словно побурев от пролитой в нее крови, хмарь бросилась ко мне, сбивая с ног, сминая острой головной болью и памятью чуждой для меня расы, для принятия которой я был ну никак не приспособлен.
Но нет же! Пролезла! Я, правда, сознание потерял и едва не захлебнулся кровью от собственного прокушенного языка. Но кого волнуют такие мелочи?