Но ночь закрыла все сомнения. В майской темноте я словно вернулся на год назад, мне даже слышался в наших стонах шорох песка.
– Ты живая! – выдыхал я бархат шеи.
– Ты нашелся! – слышалось в ответ.
И все вопросы отодвинулись на второй план, изредка возвращаясь и отравляя мне существование в светлое время суток. Но и тогда я их загонял на задворки, утопая в пучине захлестнувшего безумства.
По дому я теперь не носился – летал. Еще днем прямо в лавке разделываясь с рутиной, вечерами я творил, судорожно хватаясь то за расчеты, то за имеющиеся в наличии материалы. Потом приходила Юля, отрывая меня от записок, а утром я по-новой клевал носом за прилавком, просыпаясь лишь к обеду. И все повторялось снова. Рустам пытался было что-то вякнуть, но наткнулся на жесткую отповедь:
– Не лезь!
Охранник, привыкший к моей покладистости, обиженно заткнулся.
В толстенном учебнике по артефакторике отец перечислил все выявленные за его долгую жизнь правила, хотя самые значимые едва занимали десяток. В профессиональной среде их сформулировали еще более кратко и назвали десятью заповедями Романова. Одна из них гласила: хочешь уменьшить вес изделия – раскошеливайся! Потому что лучшими проводниками магической энергии являлись золото, серебро и платина.
Имевшийся у антиквара запас я порядком растряс, монтируя защиту дома и лавки. Туда же ушла львиная доля нормальных накопителей, оттого и чах я над оставшимися, не пуская их на поток ширпотреба. Распилить один большой на десяток или даже сотню мелких несложно, а вот обратно сращивать косточку иначе, чем в живом организме, еще никто не научился.
Но хотя золотишко в сейфе не окончательно иссякло, использовать его не давали препоны этического характера – если накопители дядя Жора всунул мне в ладонь со словами: «Бери и владей, ты найдешь им лучшее применение!», и с тех пор я без зазрения совести считал горсть обработанных обломков слоновьего бивня своей, то по поводу благородных металлов широких жестов не последовало.
А руки зудели сотворить для Незабудки что-нибудь такое… эдакое. И только поэтому появившаяся поздно вечером девушка застала меня за разглядыванием нутра чемодана с бомбой – где-то в ее недрах таилось примерно двадцать граммов так нужных мне элементов.
– Что это? – Юля с любопытством сунула нос в стоящую у кровати раскрытую сложную систему.
– Ерунда! – ответил, толкая девушку на постель.
– И все-таки?
– Бомба, – с трудом оторвавшись от сладких губ, объяснил я.
– Бомба?..
Мое прошлогоднее творчество девушку не на шутку заинтересовало. Настолько, что после утоления первого любовного голода она сама вернулась к расспросам. Пришлось пускаться в объяснения действия сего «шедевра».
– Зачем она тебе? – спросила Незабудка, выслушав меня до конца.
– Теперь уже незачем. Хотел разобрать и тебе подарок сделать.
– Оставь! – изящная ножка прямо с постели дотянулась до крышки чемодана и захлопнула ее, – Некоторые вещи надо оставлять, чтобы потом не наделать глупостей!
– Да, конечно! – любое желание любимой в этот момент казалось мне ужасно логичным.
Утром соображалка вернулась, но порыв разобрать взрывное устройство прошел – Санни найдет ему применение! Антиквар доживал последние дни, мой отъезд к брату становился вопросом времени.
Как ни готовься к беде, но она всегда приходит незваной – дядя Жора тихо покинул этот мир в ночь с десятое на одиннадцатое мая. Еще вчера он в последний раз открывал глаза, силясь мне что-то произнести напоследок, а сегодня уже лежал холодным.
Рустам взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами – у меня все так же не имелось паспорта или какого-либо другого документа, удостоверявшего личность. Наверное впервые после Санни я признал кому-то свою полную несостоятельность, но подкупало то, что Мирзоев горевал по старику вместе со мной. Доктор Жедов, ставший нашим частым гостем, без лишних слов подписал заключение, в газеты ушел короткий некролог …
– Надо сообщить его внучке, – произнес Рустам, закрывая дверь за медиком.
– И рад бы, да не знаю, куда! – в бумагах антиквара не удалось найти никаких документов по поводу его наследницы.
– Я знаю, – поведал охранник, вызывая у меня прилив злости: я, если бы знал адрес пансиона, давно бы вызвал внучку дяди Жоры ухаживать за ним! Да хотя бы попрощаться! – Я ее отвозил тогда туда! – виновато признался Мирзоев, – Ее пансион в пригороде, для барышень там воздух чище и нравы построже.