Лимон поскорее вернулся к сокомандникам.
— Тенёк, очнись, — Черный снял с Фиолетового шлем и похлопал бессознательного рекламщика по щекам. — Очнись! Есть у кого нашатырь или вода? Или погодите, за топливом сгоняю, оно воняет!
Отбежавшая при появлении мужчин собака зарычала.
— Не надо вонять, — остановил Желтый. — Сними с него перчатку и укуси за мизинец, это взбодрит похлеще нашатырки.
— Че?.. Ты спятил, вдруг он заразный!
— Заткнитесь! — резко рявкнул на обоих Страйк. Склонился к лежачему. — Он бредит… «Mea culpa», — разобрал оружейник. — Повторяет, как заведенный.
— Мертвый язык с Земли, — присвистнул Лимон и опустился на колено рядом с сидящими.
— «Моя вина»? — теперь Смог встревожился еще сильнее. — В чем вина?.. Это что, он был предателем всё это время?!
— За борт суку! — обрадованно хмыкнул Красный.
Взяв в руки лиловый обшарпанный шлем, Желтый задумчиво рассмотрел его зачем-то снаружи и изнутри, после чего помрачневшим голосом напомнил:
— Если вы оба упустили из вида тот факт, что Фиол вернул ребенка в крио и надломился без моральной опоры, то остается лишь посочувствовать вашей невнимательности. Перед кем он еще может каяться, как не перед сыном? — недобро усмехнулся. — Перед вами, что ли, засранцы?
Красный, полыхнувший желанием взъесться, вскинул было голову, но скоропостижно передумал и вкрадчиво заметил:
— Лимончик наш, конечно, всё знает лучше всех… Так, может, Лимончик скажет, как поступать с этим телом, скорее всего больным и опасным для экипажа, к тому же терзаемым неведомой виной?..
А Желтый действительно знал, как надо поступить:
— Сперва покажем его Лаймовой, которая лучше всех присутствующих разбирается в болезнях, а потом уже будем думать о «точке».
Кораблю необходим экипаж для наладки систем, так что противопоставить словам Желтого было нечего — если вдруг выяснится, что Фиол физически здоров, лучше сохранить ему жизнь, пусть дальше чинит судно по мере сил.
Втроем астронавты оказались достаточно настойчивыми для того, чтобы биолог вместе с мужем покинула убежище и изволила явиться посмотреть пациента.
Небольшая нашлемная лампочка посветила в реагирующие зрачки рекламщика, после чего Лайм заглянула под веки, в рот и даже уши, и пожала плечами:
— По поверхностному осмотру могу сказать, что признаков какого-либо заражения не вижу. Температура кажется нормальной… Надо бы провести полный осмотр, но не посреди дверного проема же это делать. В коридор его выволочите хотя бы…
Но и полный осмотр не дал результатов: ничего на теле Тенька, кроме бледности, не говорило о болезнях.
— Я не знаю, чем он… Фу! Фу, нельзя! — окрик предназначался собаке, прорвавшейся сквозь кольцо наблюдателей и бросившейся облизывать лежачего горячим языком. Собаку начали оттаскивать, а Тенёк вдруг сел.
— Черт, Фиол, ты как?!
— Что за хуйня, он на слюни среагировал?
— Я же говорил, что полить водой надо было!
Однако, рекламщик никак не отзывался на попытки привлечь внимание от тормошащих его людей, смотрел сквозь них, как сквозь столовскую витрину — прямо и бессмысленно. Потом опустил глаза. Стащенный до колен скафандр начал натягивать, одеваясь медленно-медленно, как инвалид.
И Лайм внезапно поняла, задергала мужа за рукав:
— Я, кажется, знаю… Это псевдос.
…О псевдосе, одной из самых распространенных болезней космического века, не знали разве что дети малые и совсем далекие от полетов люди. Правильнее сказать, это была не болезнь даже, а атакующий космических странников вид сумасшествия.
Псевдос характеризовался неполной потерей больным связи с окружающей действительностью и переключением на вплетающийся в жизнь воображаемый мир — словно бы сознание человека вдруг отходило на задний план и становилось наблюдателем оставляя больного один на один с подсознанием. А уж потёмки человеческой души могли подкинуть астронавтам такое…
Люди отчаянно боялись псевдоса. Из-за этой болезни экипажи кораблей часто гибли, ведь даже всего один заболевший на борту под воздействием собственных галлюцинаций мог устроить локальный апокалипсис, если, например, добирался до реактора.
Переболевший псевдосом более не допускался к полетам, во избежание рецидивов, так как самое скверное заключалось в том, что, несмотря на классифицирование псевдоса, как заболевания психического, оно было заразным — передавалось от человека к человеку через страх, волнение, сильные эмоции и нервные срывы…
Услышав, что у Фиола может быть псевдос, астронавты синхронно отшатнулись.
— Чёрт, ебаный в рот! — Красный и Черный вовсе отреагировали ярче других, на что сами рассердились, ведь как раз за эмоции зараза могла ухватиться. Смог в сердцах добавил: — Одни проблемы в этом сраном космосе!
— Не бойтесь, тогда не заболеете, — мрачно огрызнулся на паникеров Оранжевый. — Надо избавиться от этого психа, пока он всех не перезаражал!
— Скорее всего, мы уже заражены, — неожиданно хладнокровно отрезала Лайм. — Сейчас нас спасет только медитация, ведь успокоительных нет.
— Раз так, то выкидывать Фиолетового нет смысла, — заметил второй кислый фрукт в команде, Лимон. — Изолируем его в ячейке. Выздоровеет — будет чинить судно. Помрет — здоровья погибшим.
И Желтого послушались, ибо слово навигатора — не последнее слово на корабле, а при отсутствии «на мостике» капитана — даже первое.
Обитатели, по совместительству невольные пленники корабля «Skeld» были лишены не только успокоительных: отсутствовали бинты, медицинский клей, антисептики, и реалин — единственное лекарство, помогающее при псевдосе. Реалин вводился внутривенно и быстро рассеивал галлюцинации, возвращая ясность ума, холодную, как ледянящий ментоловый привкус — трех ампул хватило бы, чтобы поставить Фиолетового в строй.
Но увы, медотсек отсутствовал.
И поэтому больной рекламщик стал заключенным в собственной спальне, запертой на сей раз снаружи, ведь экипаж боялся. Если бы присутствовала возможность провести в жилую ячейку Тенька видеонаблюдение, то люди имели бы возможность наблюдать странное поведение больного псевдосом…
… «Это моя вина, это моя вина, это моя вина…» — бесконечный шепот накладывался слоями, словно оберточная бумага, и шуршал вокруг Тенька опадающими листьями. Небольшое помещение, в котором находился мужчина, постоянно складывалось и раскладывалось, меняя формы. Когда оно превращалось в коридорный перекресок, астронавт оставался стоять посреди креста и видел направленные на себя взгляды четырех клонов, полные укора и осуждения. Рядом с клонами стояли и плакали дети — и только он, Тенёк, не мог найти своего сына, ведь того уже давно не было, не существовало, может, сто лет, или две тысячи…
«А кто в этом виноват?» — вновь спросил шепот.
«Я хотел быть не один…»
«Я подставил своего ребенка».
«Я потерял своего ребенка».
«Я умер».
Это случилось давным-давно, когда Тенёк оказался на поверхности Солнца, долгожданного, вожделенного. Он тогда зажмурил глаза, но продолжал видеть. Вокруг не оставалось ничего, кроме слепящей желтизны спиральных гор полыхающей плазмы, и мужчина горел в световых вихрях целую вечность до тех пор, пока слой за слоем не лишился всего, даже скелета. Процесс чем-то напоминал совокупление с инфернальной средой, от которого лихорадочный жар накапливался не просто под кожей, но в глубине глазных яблок, высвечивал зрачки алыми точками.
Спалив астронавта дотла, главное светило Солнечной системы начало стремительно съеживаться, гаснуть, превращаться в кроваво-красный пульсирующий шар, полный страданий. Фиол взял горящую сферу в ладони и услышал, как вопят в ней тысячи душ, сжигаемых заживо…