— Он еще смеется, — Микаил бросился на парня. Оба упали и покатились по распаханной земле. И тут раздался истошный крик Хабсат:
— Ой, смотрите, смотрите, разбойник Зурканай скачет к нам, а за ним красный партизан!
Мы с Саидом обернулись. Ну, насчет скачки, конечно, Хабсат преувеличила.
По мощеной улице аула трусили два всадника. Впереди восседал на маленькой, но шустрой колхозной кобылке «неизвестный». Черная бурка накинута небрежно на плечи, башлык, а лицо закрыто маской. Даже Хизри ясно, что это разбойник. Его догоняет на рослом коне красный партизан в буденовке. В руках у партизана настоящая шашка, точь–в-точь, как у моего дедушки.
Пока мы глазели на диковинных ряженых, Джамбулат и Микаил вскочили на ноги одновременно. Почему‑то Микаил раздумал продолжать драку, да и не к месту она сейчас была. За ряжеными бежали мальчишки и девчонки, из домов вышли поглядеть на зрелище старики.
— Эй, Муса–Хаджи, останови, ради Аллаха, свою бешеную кобылу, — закричал партизан дедушкиным голосом. — А то сельсоветский конь сбросит меня, старого черта, на землю!
Муса–Хаджи с опаской обернулся:
— Как же мне остановить ее, ты же убьешь меня, бесстрашный партизан, гроза бандитов, Залимхан из Гандыха… Вот посадили меня на кобылу на смех людям и заставили прикинуться Черным Зурканаем, да еще хотят, чтобы я остановился. Думаешь, мне своя голова не дорога?!
— Голова твоя теперь дешевле гнилой груши, подлый разбойник, не уйти тебе от мести партизан, — грозно выкрикивал дед, трясясь сзади. — Вот увидишь, я одним ударом оторву ее от туловища. Хоть и почти слепой я, но сердцем чую вражий запах, и рука у меня не дрогнет!
— Вай, вай, вай, люди добрые, будто воскресли те грозные дни, — причитала Заира, стоя у порога дома. — Остановите их, чего доброго, прольют кровь эти сумасшедшие старики. Рехнулись оба.
— Кого я слышу? Это ты, прекрасная Заира, лучезарная моя, вот я украду тебя и ускачу в темные леса, горные пещеры, будешь служить мне, бедняцкая кровь! — закричал «Черный Зурканай».
— Я тебя топором изрублю, вор и разбойник. Думаешь, те времена наступили опять, если я женщина, то легко возьмешь меня. От удара женщин не молоко будет течь, а твоя кулацкая кровь, — отвечала мужественная Заира и побежала за топором.
— Вот как заговорил этот разбойник с безоружными женщинами, храбрец, я тебя, — хотел поднять саблю «красный партизан», но тут подоспели люди, которые, хохоча, бежали за всадниками. Впереди всех тетя Раисат. Она вся сияла:
— Вот, молодцы! Как хорошо у вас получается. Я уже вижу свою картину. Как я благодарна вам!
— Оставь, хорошая, благодарность себе, — сказал, снимая с лица черную маску, Муса–Хаджи. Маленькая его кобыла уже стояла у дома Заиры. Еле–еле удерживал ее старик. — И в шутку не хочется превращаться в разбойника. Пусть кто‑нибудь другой, помоложе оденет эту проклятую одежду.
— Муса–Хаджи, — просила Раисат. — Не ради меня, а ради искусства.
— Муса–Хаджи, — вмешалась и моя мать. Она только подоспела. — Раисат долго не задержит вас.
— Ни одной минуты не хочу в этой шкуре видеть себя.
— Лицом разбойник будет похож не на вас, а на того самого Зурканая, — уверила Раисат старика. — В нашем школьном музее его фотография есть, я лицо с нее сделаю. А мне надо с вас писать внешний облик разбойника, обстановку. Понимаете?
— Что ты стонешь, как баба? — вмешался дедушка. — Думаешь, слепому мне легче держаться на коне? Еле–еле держу поводья, и конь чувствует, что я постарел. Но раз нужна людям такая картина, будем сидеть в седлах. Покажем, что наши старые кости еще нужны хоть на что‑нибудь.
— Тебе хорошо, Залимхан, ты в своей собственной партизанской форме. Ты ведь знаешь, как я ненавидел этих разбойников, бандитов — всех врагов Советской власти, как я их рубал.
— Все помню, поэтому и люблю, и дружу с тобой до гроба, старый черт. Помню тебя на таком же ретивом коне, с саблей в руках. Как ты бежал по крутому склону гор с кличем «За Ленина!» на бандитов, на наиба Фатаха. Я в; едь не вижу, какой ты в одежде разбойника.
— Хоть это хорошо, — успокоился Муса–Хаджи. — Ну, начинай, художник, рисовать нас, — обратился он к Раисат. — Раз нужно, так буду в шкуре самого дьявола. Только долго не мучай нас, стариков. А ты, прекрасная Заира, принеси стул для художницы, что это ты с топором? Будто в самом деле перед тобой тот самый разбойник, а не друг твоего мужа, славного Гасан–Гусейна.
— Где этот Гасан–Гусейн теперь? — спрашивает Джамбулат моего слепого деда.
— На кладбище лежит, сынок, но имя его осталось в наших сердцах. Настоящий джигит был, первый коммунар нашего аула и верный друг бедняков. Пусть твоя мать рисует нас, а я поведаю тебе о нем, — дед выпил холодной воды из балхарского кувшина и, сидя в седле, начал свой рассказ.