Смотрю, он сидит за столом и что‑то рисует. «Опять небось меня, — начинаю я злиться. — Если так, то я его тоже изображу!»
Джамбулат встал из‑за стола и куда‑то вышел. Я вскочил с постели. На столе лежит большой кусок полотна, туго натянутый на доску, на нем черным карандашом изображены бравые джигиты со звездами на папахах— красные партизаны. «Для клуба рисует», — догадался я. Схватил карандаш и нарисовал в уголке художницу с кистью в руках. Карандаш послушно шел по полотну, и я не заметил, что кто‑то наблюдает за мной.
— Вах! — закричал Джамбулат. — Ты же здорово рисуешь!
— Скажешь — здорово, рисовал когда‑то для стенгазеты.
— Зря бросил. Значит, не только обманывать умеешь старших людей, не только барашков убивать…
— Шпион ты, Джамбулат. Везде следишь за нами и доносишь, разве это не подлость?
— В данном случае — нет. Вы же видели, как этот старик чуть не умер от испуга, когда вы сказали о жене. Он еле–еле двигался, и за сердце хватался. А ты кричишь ему, жена болеет. Разве так можно?
— Мы шутили.
— Хороша шутка, ничего не скажешь. За одно это тебя падо было исключить из пионеров. И уж за то, что убил барана.
— Я ведь его ненарочно убил.
— Ненарочно, это я знаю, но зачем же ты не рассказал Зарипат, что случайно убил. Все из‑за тебя перессорились.
— Я боялся, — признался я.
— Зачем бояться. Раз случилось так, то сразу надо говорить правду. Так привыкнешь, можешь любое преступление совершить и свалить на других.
Мне стало стыдно и очень тоскливо.
— Вероятно, я смогу теперь сказать прайду, — тихо проговорил я.
— Хочешь мы вместе пойдем к Зарипат и расскажем все.
— Надо подумать. — Почему‑то его слова не злили сегодня меня. — Но как ты узнал, Джамбулат, что это я убил барашка?
— Я еще вечером, когда ты потихоньку зашел в комнату и лег, чувствовал, что‑то неладное с тобой: совесть у тебя не чиста. Видел потом, когда на улице поднялся спор, ты вдруг укрылся с головой, не трогай, мол, меня. А утром я встал рано, посмотрел на место происшествия и заметил следы твоих сапог. Хоть там много было следов, я их узнал среди всех. Правда, это были мои догадки. А потом нарисовал тебя, думаю, посмотрю, сможет совесть заговорить у тебя? Вижу, ты приходишь к нам (мы с твоим отцом стенку строили) бледный, боишься, как бы я отцу не разболтал.
— Почему же ты отцу не рассказал?
— Зачем? Я не ябеда. Лучше будет, когда сам расскажешь. Ведь я хотел дружить с тобой.
Я не знал, что и отвечать. Все правильно. Честно говоря, впервые понравился мне Джамбулат. Хотел что‑то ласковое сказать ему, но язык будто прилип к гортани.
— Всегда подводят меня эти отцовские сапоги, — говорю. Больше ничего не сказал. — Ноги, видишь, какие у меня.
— Ты лучше размер свой дай мне, я куплю в городе тебе ботинки и пришлю.
— Новые ботинки не подойдут. Одна мука от них.
— Тогда надо заказать по ноге сапожнику.
— Придется, видно, — уныло согласился я. — А ты что, клуб наш хочешь оформить?
— Мы все на следующий год будем его оформлять, и ты будешь рисовать, а другие пусть нам помогут.
— Я — рисовать? Ты шутишь?
— Нет, — ответил он. — Ты должен, Ананды, на художника учиться, у тебя же получается. Мама! — позвал он. — Посмотри, как Ананды рисует.
Пришла тетя Раисат, посмотрела на мой рисунок.
— Это ты меня тут изобразил? — улыбнулась она.
А Джамбулат спросил:
— Как, мама, получится из него художник?
— Думаю, да. Только надо, Ананды, учиться. Много и упорно учиться. Закончишь семилетку, приезжай к нам в художественное училище имени Джамала.
— Вот видишь? — обрадовался Джамбулат,
Здесь, пожалуй, я расскажу об одной особенности наших гандыхцев.
Стоит в Гандыхе сшить кому‑нибудь модный костюм или купить новую мебель, как все, словно угорелые, помчатся по магазинам и ателье — подавай и ему костюм из последнего журнала мод или тахту на ножках. Однажды, когда телевизионная вышка у нас еще только строилась, учитель Наби привез телевизор из города. Что тут началось! Все бросились к завмагу, а тот только руками разводил — подождите немного, закончат вышку, тогда и поеду за телевизорами. Да, куда там! Гандыхцы упрямый народ — сами поехали в город. В общем, к моменту открытия вышки, почти в каждом доме вся семья сидела перед собственным телевизором.