Магдилав не знал, сколько времени прошло. Он лежал, будто не живой, а в руках его был мертвый тигр. По лестнице к нему спустились братья Тайпус и подняли его. Он еле–еле стоял на ногах, а голоса людей слышались издалека, будто шумела река. Он хотел подняться по лестнице сам, но она сломалась под его тяжестью, тогда ему дали конец веревки, чтобы он держался за него, а другой конец привязали к старому дубу. Магдилав стал карабкаться наверх, весь в ранах, истекающий кровью. Его затуманенные глаза увидели лицо Тайпус, залитое слезами.
— Слава Аллаху, он жив! — прошептала она.
— Такой, оказывается, и тигру не под силу, — добавил Исилав. Он был в папахе, бурке, стоял рядом с дочкой и давал указания сыновьям.
— Бедный олененок, умер от испуга, — услышал Магдилав как сквозь сон чей‑то голос. Голова его закружилась, и он рухнул на землю.
— Полежи, Магдилав, на зеленой траве, отдохни, сынок, — сказал Исилав. — И не стесняйся своих ран, они украшают тело мужчин.
Очнулся Магдилав в незнакомой, богато украшенной комнате. Стены ее покрывали ковры затейливых узоров, два маленьких окна пропускали мало света, и потому в комнате был приятный для больного полумрак. Лежал он на широкой, низкой тахте, и его длинные ноги свисали с нее, опираясь в угол. Юноша приподнялся, увидал Тайпус, братьев ее, Исилава и все вспомнил. Рядом с прекрасной Тайпус стояла маленькая высохшая старушонка, вся в черном. На лице ее горели два совиных глаза, внимательных и по–молодому зорких. Увидев, что раненый очнулся, она засеменила к нему.
— Получишь десять мерок кукурузы, только вылечи моего кунака! — сказал Исилав.
Знахарка ничего не ответила, подняла руку, на которой висели четки, и сделала знак, чтобы все удалились, кроме Тайпус. Она зашептала что‑то про себя, вынула из‑за пазухи перевязанную веревкой маленькую книжечку с арабским шрифтом, полистала, прочитав там что‑то, и протянула обе сухие, костлявые руки к небу.
Старуха долго колдовала над ним — она чистила раны, промывала их настоем из трав, шептала какие‑то заклинания.
— Теперь он должен выздороветь, кормите его мясом горных туров, поите водой из источника Китилай. Я приду через три дня, — сказала знахарка Тайпус и ушла. А в дверях обернулась и добавила будто про себя: — Бедная мать, как она‑то носила в утробе такого великана, — и скрылась.
Раны Магдилава горели огнем, но ни единым вздохом не выдал он себя. Лежал как послушный ребенок, когда Тайпус поправляла подушку, укрывала своими волшебными белыми руками его могучее тело, «Твои руки, их прикосновение могут вылечить меня быстрее, чем лекарство этой черной вороны», — хотел он сказать, но язык не поворачивался. И радостно, и неловко было ему вот так лежать беспомощным в чужой комнате. При каждом появлении Тайпус, а она появлялась часто и временами сидела подолгу около него, сердце у него билось как у пойманной птицы. Когда она кормила его, помогала ему подняться, когда он опирался на ее маленькие хрупкие плечи, как боялся он своей неуклюжей большой рукой причинить ей боль, а она с ним, таким огромным, обращалась, как мать с ребенком, нежно говорила с ним, радовалась, когда он съедал все, что она приготовила. .
Исилав с сыновьями редко бывали днем дома; их тревожили слухи о военных действиях Надиршаха в южном Дагестане — всегда их кони были оседланы, даже ночью не расставались они с оружием. Двое старших сыновей Исилава воевали вместе с Муртазали — сыном Сурхай–хана — где‑то около Казикумуха, и каждый день мог принести печальную весть об их гибели.
— Да, браток, время смутное. То татары, то турки проливали кровь, а теперь Надир грозит нам — Дагестан похож на каменный мешок с золотым дном — так и манит он иноземцев. Но и Надир сломает свою шею в наших суровых горах, как и Тамерлан, — говорил иногда Исилав Магдилаву. И Магдилаву было до боли стыдно, что в такое тревожное время, когда каждый горец точит кинжалы, кормит коней для похода против завоевателей, когда то там, то тут на земле Дагестана проливают воины кровь в схватке с врагом, он бездействует. Он хотел было покинуть постель раньше времени, но Исилав предупреждал его, что раны от тигра опасны, надо долечиться, да и Тайпус умоляла своими чарующими речами: «Послушай, милый, меня, разве я плохо забочусь о тебе, будь благоразумным!»