— Не обманываешь меня?
— Наверно, на этот раз не обманывает, — услышали мы сзади знакомый голос деда Абдурахмана. — Случается иногда такое — тур на рысь нападает. Редко, но случается. — Он стоял над нами худой, высокий, и его папаха касалась верхних веток сосны. Узкое морщинистое лицо было темным от многолетнего загара, и оттого особенно белой казалась седая щетинистая борода.
— Дедушка! — обрадовалась Хажа. Около него мы чувствовали себя вне опасности.
В ауле рассказывали, каким сильным был в молодости дедушка Абдурахман. Я много слышал о нем от нашей бабушки. Рос он без отца. Старшие ребята, случалось, подсмеивались над ним. «С чего это он так вверх растет, словно тополь?» — «С сыворотки», — отвечали со смехом другие. Своей коровы у матери Абдурахмана не было, вот и работали они на чужом поле. Кто чурек даст, кто молока, а кто и просто оставшуюся после творога сыворотку.
Абдурахман рос тихим, терпеливым мальчиком. Когда кто‑нибудь от нечего делать задирал, бывало, его, он не обращал внимания, так бык равнодушен к укусам мухи. Абдзщахман не обращал внимания на обидчиков.
Мать задевало это. «Что ты, сынок, больно терпеливым растешь? — частенько с упреком говорила она ему. — Другие над тобой смеются, а тебе хоть бы что. Не давай им спуска».
Абдурахман молча слушал мать, не возражал ей. А как‑то вдруг выпал случай, и мать убедилась, что сын ее далеко не трус.
Сосед собирался резать быка. Его надо было сначала уложить, связать. Сосед позвал мужчин, в том числе и Абдурахмана. Он только вернулся с гор от чабанов. Сбросив бурку с плеч, один пошел на быка. Мать что‑то закричала ему с веранды, но Абдурахман лишь рукой махнул. Смело подошел к быку и, схватив за рога, так скрутил голову, что разъяренный бык не устоял на ногах, упал.
Тогда мать поняла, что сын ее такой спокойный и невозмутимый от избытка силы. С тех пор уже нпкто не решался задевать Абдурахмана, побаивались, а в ауле прозвали его «Абдурахман–бык». Когда случались тяжелые работы, звали его, знали — Абдурахман никогда не откажется помочь.
Когда в горы пришла революция, Абдурахман стал помогать красным партизанам. Однажды он вез им оружие. Запряг быков, положил в подводу винтовки, а сверху — сено. На беду в лесу сломалась арба. Абдурахман выпряг быков, а сам стал рубить жерди для починки арбы. Тут‑то на него и наскочили белые бандиты. Главарь их, Далгатбег, остановил своего коня.
— Эй ты, верзила, почему не в войсках имама? Что у тебя в подводе?
— Сено везу, сам видишь, — спокойно ответил Абдурахман.
— Сено, говоришь! А под сепом что у тебя? Откуда едешь? — бряцал оружием Далгатбег. Четверо бандитов, окружавших его, готовы были броситься на Абдурахмапа. — Откуда идешь, болван? — орал Далгатбег.
Абдурахман легко поднял одной рукой колесо арбы, которое н четверым нелегко было поднять, и показал в сторону аула.
— Оттуда иду.
Бандиты растерялись.
— Куда идешь? — голос Далгатбега уже не был таким уверенным: он со страхом посмотрел на великана.
— Туда, — сказал Абдурахман, подняв второе колесо.
Бандиты, поняв, что шутки с этим силачом плохи, поторопились убраться прочь. А позже, узнав, что этот великан провел его, Далгатбег кусал локти, клялся, что сам расправится с Абдурахманом, попадись он ему. Говорят, даже готовил специальную пулю для Абдурахмана. Да сам вскоре попал в руки к партизанам.
И вот теперь я смотрю на деда Абдурахмана, на его ссутулившуюся, худую фигуру и с удивлением думаю: неужели это он совершал когда‑то такие чудеса? От того «великана-быка» будто и ничето не осталось. Разве что длинные худые ноги. В одном его шаге четыре моих помещалось. Да, да. Я любил мерить моими шагами его следы, оставшиеся после дождя на мокрой траве. Дедушка Абдурахман говорил, что в магазине он никогда себе сапог не покупал, нет их на его ногу. Только сельский сапожник, горбатый Зубаир, шил ему их. А потом уж он сам чинил их и носил долго, долго…
Мы стояли над растерзанным рысью турецком.
— Надо его похоронить, — сказала Хажа, снизу вверх, словно на макушку дерева, посмотрев на деда.
— Зачем хоронить. Для Галбаца возьмем, — предложил я.
— Не станет Галбац есть его, — сказала Хажа.
— Не расстраивайся, внучка. Закон зверей такой — сильный на слабого нападает. Закопаем мы его, а волки или какой другой зверь вытащит его да съест, пусть уж лучше Галбац съест. Мясо это как раз для него, мягкое, зубов‑то ведь у Галбаца нет.
Хажа грустно гладила по шее своего туренка.
— Не отходи от меня. И тебя может рысь загрызть, — говорила она ему.
— А что ты делать станешь, если на тебя рысь нападет? — спросил я Хажу.