— Ну что, дорогой, устал, наверно? — вытягивая свои длинные худые ноги, говорил дед. — Вот так и живем. Да уж скоро, видать, отходимся. Стары мы с тобой.
Беркут, будто понимая, спокойно сидел, поглядывая на деда то одним, то другим глазом. А когда дед уходил в дом, беркут, поднявшись высоко над сторожкой, летел в сторону гор, видно, охотился там. К вечеру он возвращался.
— Дедушка, разве беркут понимает тебя? — с удивлением спрашивала Хажа.
— А как же. Обязательно понимает. Какой ни на есть зверь, пусть даже самый страшный хищник, а как однажды с человеком подружится, так уж навсегда этой дружбе верен останется, без человечьей‑то ласки не сможет жить.
И мы верили дедушкиным словам. А когда три дня назад беркут вдруг исчез, нам стало грустно, особенно деду. Он все смотрел в небо, несколько раз принимался играть на пандури, но беркут не появлялся.
— Наверно, погиб, — грустно говорил дед. И когда вдруг теперь беркут прилетел и уселся на своем привычном месте, дед очень обрадовался. — Посмотри‑ка, Салтанат, никак у него сбоку кровь запеклась.
Он встал, отложил пандури и подошел к беркуту.
— И в самом деле — кровь. Так ты воевал, дружок? Зачем тебе в твои‑то годы в драку лезть, сидел бы возле меня. Вот и я теперь не воюю. Прошло, говорят, твое время, Абдурахман. Ну‑ка, дай посмотреть, что там у тебя. — Он приподнял крыло беркута.
— Ничего страшного, дружок. Рана, правда, загноилась немного, ну да ничего. Вылечим. — Дед принес из дома настойку из березовых почек и протер беркуту рану. Беркут виновато поглядывал на деда, переступая с одной лапы па другую.
— Ой, боюсь я его. Глаза‑то вон так и сверкают. Смотри, Абдурахман, как бы он тебя клювом не ударил, — сказала Салтанат.
— Не ударит.
— Ну, да как знаешь, мне пора: кукурузу полоть надо, да теленок что‑то захворал. Да и в саду работы невпроворот. Весна. Она, вон, не ждет. Знай только поспевай. А чуть за чем не углядишь, — и пропало. Вон вчера: речка чуть корову Загидат не унесла. У нас сейчас этот, глухой Абдула пасет, ну, и не углядел. — Салтанат заторопилась. — Ой, да чуть не забыла. — С письмом‑то к Маседо как быть. Может, сам ей в горы отнесешь?
— Схожу сегодня. Мне все равно в те края надо: кто‑то на днях здоровую сосну около харчимского берега срубил, очистил, бревно приготовил. Похоже, сегодня за этим бревпом пожалует.
— Смотри, Абдурахман, из‑за бревна не губи себя. Неровен час — нарвешься на какого подлеца. Немало их сейчас по дорогам ходит, дезертиров всяких. Злые они. Слыхала я тут, будто скоро конец придет колхозам, война‑то вон куда зашла.
— Вранье это! — рассердился дед. — Кто это такие хабары разводит? А войне конец скоро. Это я тебе точно говорю.
— Дай‑то, Аллах, — вздохнула Салтанат. — Теперь чего только не наслушаешься. Ну, пойду я, а письмо — на вот, отдай Маседо. Она, бедняжка, тоже, поди, ждет от него весточки.
— Бабушка Салтанат, давай мне письмо, я отнесу, — крикнула Хажа. — Мне давно хочется к Маседо сходить.
— Вай, девочка моя! Куда тебе через лес идти, не приведи, Аллах, что случится. Не пускай их, Абдурахман. Дети ведь еще, — она жалостливо посмотрела на Хажу, потом на меня.
— Ступай, Салтанат. Ничего с ними не случится. Иди. А мы тут что‑нибудь придумаем,
Дедушка Абдурахман проводил нас до трех сосен–сестер. Три одинаково стройные красавицы сосны стояли почти вплотную одна к другой, словно сестрички. За ними начинался кустарник, через который тропинка вела прямо по скалам в горы.
— Подниметесь к источнику, вниз не смотрите, шагайте только вперед, — глуховатым голосом говорил Абдурахман.
— Дедушка, ты за моим туренком присмотри, он, бедняжка, наверно, будет скучать без мепя.
— Ладно, ладно, присмотрю.
Мы с Хажей заторопились.
— Обратно‑то этой же дорогой ступайте, — напутствовал нас дед. — Да не задерживайтесь. Письмо Маседо отдайте и айда домой. — Он долго смотрел нам вслед, стоя у сосен–сестер, и беркут парил над ним.