— Хоть и ученый человек, а всю душу бередит своими разговорами, — сказала она внучке с досадой. — Скорей бы порешали вы с ним.
— Неужели ты все еще думаешь, что я пойду за него? — ответила Люда. — Ох ты, бабушка, бабушка. Ты уж не хлопочи за меня. Я большая стала.
Все-таки сердечная у Василисы Михайловны внучка, хоть и любит на людях насмешничать. Да и насмешничает не со зла, а когда ей немного совестно или стеснительно.
Василиса Михайловна легла с тревогой на сердце. Раньше спокойно было в станице, тише: до ближней станции надо было идти сто верст. А в прошлом году провели до самого Дона железную дорогу, понаехали всякие люди, ходят с трубами, вымеряют, многих переселили на новые места. Хоть и сказали Василисе Михайловне, что ее курень оставят на месте, а кто его знает. А тут еще повадился этот «командировочный» со страшными историями… Василиса Михайловна заснула, и ей снилось, что по всему двору разлилась вода и никак невозможно было пройти к корове, а на скворешне сидел Никодим Павлович и спрашивал, что такое солнце.
Ночью к ним постучали. Василиса Михайловна села на кровать и перекрестилась.
Украдкой, словно стараясь не разбудить спящих, в листьях акаций шуршал дождь, тот самый тягучий дождь, который зарядил еще вчера вечером. Шум дождя в листве был похож на торопливый беспокойный шепот, и казалось, по палисаднику все время ходят на цыпочках. Стояла такая темень, что в комнате не было видно окон.
Постучали снова. В сенях упала уздечка.
— Бабушка, стучат, — сказала Люда, проснувшись.
Было слышно, как ветер шевелил тонкую струйку воды, текущую с желоба в кадушку, и звук этой струйки все время менялся, словно ее настраивали. Где-то далеко у плотины трескуче просигналил мотовоз.
— В позапрошлом годе к соседям так-то вот, среди ночи, напросились со строительства ночевать, а утром шубу унесли, — проговорила Василиса Михайловна. — А может, со скотного двора дежурная прибегла… Прямо не знаю — откликаться или нет…
— Конечно, надо спросить — кто, — сонно пробормотала Люда, забираясь глубже под одеяло. — Дождь ведь. Там мокро.
— Сарай у нас замкнут?
Люда не ответила — наверное, заснула.
Не зажигая света, Василиса Михайловна накинула пальто, приотворила дверь, ведущую в сени, и спросила издали:
— Кто это?
— Я, — послышался мужской голос. — Крепко же вы спите, мамаша.
Голос был простуженный, хрипловатый, и Василиса Михайловна не могла понять, старый или молодой человек стоит на крыльце.
— Да кто вы будете? — спросила она снова.
— Гидромеханизатор.
— Кто?
— Столяров. Старший прораб по намыву. Слыхали?
«Видно, тоже со строительства, — подумала Василиса Михайловна. — Не стану отмыкать, хоть ты тут об косяк разбейся».
— А у вас документы есть? — спросила она, поджимая губы и строго глядя в темноту.
— У меня полная планшетка документов. До утра не перелистаете.
«Гляди-ка, уж и ноги обтирает. — Василиса Михайловна со страхом прислушалась. — Ровно к себе домой пришел».
Действительно, неизвестный человек строгал тяжелыми сапогами по доскам крыльца с такой силой, что в сенях шевелились половицы.
— Вы не беспокойтесь, — сказал он, словно его приглашали к столу. — Ни чайку, ничего такого не надо…
— Да у нас и дров-то нет, батюшка. Какой там чаек… Холодно.
— Это неважно… В шесть утра мне на карту идти…
— Где же их наберешься, дров, — продолжала Василиса Михайловна. — В нашем степу если какую щепку найдешь, так и ту велят назад положить… Глядите, какую грудку привезли на всю зиму…
И то ли оттого, что она заговорилась, то ли потому, что у человека был обыкновенный, дневной голос, Василиса Михайловна, забывшись, отодвинула засов и спохватилась только тогда, когда кто-то мокрый и холодный, царапая полой плаща стену, прошел в сени.
Она торопливо нащупала выключатель и зажгла свет.
Посреди сеней стоял парень лет двадцати трех, высокий и крутоплечий. На голове его лежала маленькая выгоревшая кепка с пуговкой, с покоробившимся картонным козырьком. Загоревшие скулы его, до глянца начищенные степными ветрами, отражали свет лампочки.