— Что ж за дело? — спросил Хорь спокойно.
— Таежное у меня дело, Хорь. Я и выберусь-то из тайги не раньше, как через месяц...
— Сам, значит, на дело пошел, а корешей забыл? — Хорь взялся за карабин.
— Не стреляй, погоди! Родимый! Я все как на духу... За золотом иду, Жила тут недалече... Айда вдвоем, там и на двоих хватит.
— А на пятерых? — спросил Хорь, не спуская с него жгучих глаз.
— Оно и на пятерых! — махнул рукой Алеха в каком-то самозабвении.— Одна, видать, у нас планида!
Пока они, ведя с собой лошадей, спускались к табору, Алеха поведал Хорю все о тех шурфах в урочище.
— Организуем компанию,— загорелся Хорь,— только ты, паря, гляди: никому, кроме меня, ни слова... Даже Лепехину,
Алеха клятвенно пообещал.
— О,— сказал рядом знакомый голос.— Гляжу, здесь объяснение в любви?
В двух шагах, довольно хорошо различимый в рассветном тумане, без кепки, приглаживая седые волосы и ежась, смотрел на них Соловово.
— Вот так и сходятся люди,— сказал он, щурясь,— поделятся тайнами,— он коротко и вопросительно взглянул на Алеху,— сообщат подробности биографии, и глядишь — друзья...
— Пошел в палатку! — угрожающе уставился на него Хорь,
— Простите, командир,— улыбнулся Соловово.— Я понимаю: вам важна дисциплина, но мой мочевой пузырь с ней не всегда в ладах. Позвольте привести его в соответствие с вашими требованиями.— Он растворился в ползущей дымке,
— Брехло! — пробормотал Хорь и повернулся к Алехе,— Ты там с ними — ни гу-гу, будь, как свой.— Он ткнул его кулаком и исчез.
Алеха же стоял в ужасе. «Что о нем подумал Соловово, застав ночью с Хорем? Если они решат, что он продал, придушат? Что делать? Бежать к Хорю? Рассказать все о вчерашнем заговоре у озера? Или...»
СОЛОВО
Соловово спустился к озеру. Солнце медленно и тяжко раздвигало на востоке ночные завесы. Высоко над туманами, за гребнями гольцов, начиналось зыбкое алое свечение. Дымка расползалась, обрывая свою кисею о выступы гольцов, об острия кедровых вершин.
Седой подрагивал в своей косоворотке. Он присел над водой, вдыхал свежий запах влаги. Где-то резко закричали птицы. Чайки? Неужели их могло занести к этому озеру в тайге, за тысячи километров от морей? Конечно, могло. Птицы — они, как люди. Их можно встретить в самых странных местах. Впрочем, вот они бредут по тайге уже третий месяц и даже следа людского не встретили. Неужели всех перебьют? Но какой смысл уркам это делать? Перебить — легче легкого. Нет, тут дело в чем-то другом.
Змейки ветра заползли под рубаху, Седой поежился и встал, повернул к тропинке наверх и остановился. К нему спускался Алеха.
— Викентьич,— сказал он, исподлобья разглядывая Соловово.— Ты чего это?.. Ты чего подумал; Викентьич?
Седой знал, что в случае опасности важно ни единым жестом не показать, что боишься. Алеха был росл, крутоплеч, силы у него хватило бы на двух Соловово. Поэтому он стоял, спокойно разглядывая Алеху, и только колено его незаметно подрагивало, но он знал, что, если у него будет хотя бы еще минута, он сумеет справиться и с этой слабостью.
— Алеха,— сказал он своим домашним, так не подходящим ко всей обстановке голосом.— Как ты думаешь, что может решить нормальный человек, который вчера еще считал тебя своим, а сегодня на рассвете встречает тебя с уркой?
Алеха засопел и шагнул вперед. Глаза его расширились и напряглись.
— Стой! — резко наклоняясь, сказал Соловово и выпрямился, держа в руках круглый коричневый камень.
Алеха, тяжело дыша, остановился.
— Расскажи, о чем говорили? — властно приказал Соловово. Алеха обмяк.
— Викентьич, бес меня попутал,— сказал он, сплевывая и садясь на траву.— Хотел я вчера и вас, и их спокинуть и уйти...
— А он задержал и заставил... что? Что заставил делать?
Алеха тряхнул головой, кепка съехала на затылок.
— На золотишко я его веду. Знал я тут одну жилу. К ней и сворачиваем. Он никому говорить не велел... Никому. Я только тебе сказал... Ежели ты другим передашь, меня пришьют, где ни то... Никто не знает, что мы задумали... Веришь, нет, Викентьич?
— Верю, Алексей. Остальные знать не будут. Но смотри: дураков здесь нет. Увижу, что продать собираешься, не успеешь.
Расставшись с Алехой, Седой подошел к своим и начал помогать им укладываться.
— Шевелись! — поторопил канавщиков Глист. Длинное безволосое лицо его кривилось и дергалось,сглаза рыскали по сторонам, кепка сидела на самом затылке.
На тропе, пропуская караван, стояли всадники — Лепехин и Хорь, о чем-то тихо переговаривались.