========== Часть 1. Изгнание. Глава 1. ==========
Iijiina riiyuu issai
Yurusu jakuhai
Resukyuutai mo yondeoita
Dakara purizuu kissu mi
Purizuu kissu mi all night
Datenshi no mahou ka
Koakuma no chachina itazura
Tsumaranakunacchau mae ni
Soore de houre
Booringbooru
Ibutsu na sonzai darou
Shouchi no suke
Kowaresou de
Docchirakatta kanjou de kirihirake yo
kowaresou de
kowasenai bokura no shouri (NICO Touches the Walls — Broken Youth)(1)
***
Итачи, выйдя из реки по щиколотку, остановился.
Раздался слабый, острожный плеск играющей и преломляющейся на солнце воды небольшой речушки, чья рябь ужасно резала глаза, прикрытые в спасении от палящего солнца. Высоко в ясном небе, загроможденном на горизонте облаками, парили птицы, время от времени выкрикивая пронзительные возгласы. Их время, когда они будут виться низко-низко над полями, задевая острыми крыльями восходящий рис, наступит вечером, на огненном закате дня, когда по всей округе на пыльной дороге будет слышен писк ласточек.
Вода снова плеснула; капли забрызгали местами выгоревшую от засухи траву; стоял самый разгар лета — время, когда люди трудятся на полях, не разгибая спин, пытаясь спасти и вырастить урожай. По дороге то и дело сновала уйма крестьян, копающихся в своих участках на бескрайних равнинах вдоль небольшой, но довольно полноводной реки.
Прищурив глаза от полуденного солнца, Итачи присел на траву, где лежала снятая им с руки окровавленная повязка. Она, от времени и грязи уже побагровевшая и превратившаяся в корявый жесткий ком ткани, была ни на что не годна, кроме того, чтобы еще белым концом, не пропитанным кровью, стереть воду.
Рана была небольшой, тонкой и косой, но глубокой. Вражеский сюрикен появился из неоткуда, и Итачи понимал, что это — итог его невнимательности и медлительности; но теперь ранение будет уроком, как не стоит расслабляться на заданиях. Внимание и концентрация — важнейший ключ к жизни и выживанию любого шиноби.
Это была мелкая ошибка, одна на миллион, но, как правило, из-за таких мельчайших ошибок и погибают отряды на миссиях. Итачи знал это как никто другой. Он сам уничтожал врагов, используя именно такие простые приемы, которые бы при другом раскладе дела едва ли нанесли царапины.
— И долго ты собираешься загорать? Нам осталось шагов пятьдесят до таверны, тем более я быстрее хочу попасть домой и выспаться как следует, а не в этих гадких углах.
Итачи подавил в себе вздох.
Саске был на взводе. Он стоял позади, механически и бездумно отпихивая растоптанными варадзи (2) камешки в траве и поднимая вслед за этим пыль. Его непослушные иссиня-черные волосы после многодневной миссии выглядели грязными, а бледная кожа руки, показавшаяся из-под длинных и широких рукавов серой перепачканной рубашки, сохранившей на себе след крови, стягивалась и сморщивалась, когда Саске сжимал ладонь в крепкий кулак. Саске был молод, и нетерпение в его возрасте, плюс тяжелый характер, плюс долгая изматывающая миссия в прибавке к мучительной жажде и стремлению более-менее хорошо выспаться и поесть грозились вот-вот взорваться. Темные глаза устало сузились, недовольно смотря на то, как Итачи как будто назло медленно и осторожно принялся перевязывать вновь сочившуюся рану на руке, стянув с себя рубашку.
— Я сейчас, подожди, — твердым голосом пресекая все попытки лишний раз возмутиться, Итачи придерживал рукав одежды, наматывая второй слой повязки.
— Ждать, ждать… тебя всегда надо ждать, — наконец сдался Саске, скрещивая руки на груди и садясь так же на траву.
Ветер клонил ее к земле, приятно и мягко шурша ею как тонким шелком. Песчинки пыли повисли в горячем и недвижимом воздухе, а облака с горизонта и не думали закрывать солнце, растворяясь и уходя вдаль едва ли не прозрачным туманом. Сзади по дороге проехала телега, на которой крестьянин в старой потрепанной соломенной шляпе вез тыкву, тихо напевая себе под нос. Это была старая, знакомая обоим братьям мелодия, с которой крестьяне ездят от полей домой, от дома — к полям. Унылое вытье, похожее на плач женщины на похоронах мужа-воина.
Саске и Итачи были шиноби, защищающими честь не только своего клана, но и всей деревни. Они учились с детства быть воинами, они не знали, что это — работать в поле, сеять рис, кормить волов, продавать на рынке товары, но от этого их жизнь не была легче, если не труднее и опаснее. Они работали в отряде по пять человек как сопровождающие, как посланцы, как шпионы, как следопыты, как наемные убийцы. Они были шиноби — полная собственность Хокаге и старейшин. Их могли заставить умереть в бою, и они бы умерли; их могли заставить предать свои семьи ради деревни, и они бы предали — ведь шиноби не принадлежит себе, не принадлежит своей семье. Хотят они или нет, их никто не спросит; они родились для того, чтобы быть вещью Хокаге, щитом и силой деревни. Это была не только их, братьев Учиха, судьба, но судьба сотен и тысяч других шиноби, которые рождались, учились, сражались, погибали. Это было престижно, быть шиноби, но также и ежесекундно опасно для жизни, ведь зачастую ошибки приводят не только к твоей гибели, но и к смерти всего отряда, всей деревни.
Что лучше, зарабатывать болезнь спины на полях или быть шиноби, не известно.
Итачи всегда жил с полным и трезвым пониманием этого и спокойно переносил все тяготы своей жизни, поскольку не видел ничего другого. Это был его выбор и жребий, едва ли не предопределенный с рождения. Ему нравилось быть шиноби, это была его детская мечта, которая сбылась, еще и с таким ярким восходом. Единственное, что Итачи не устраивало и что он только недавно понял, возможно, лишь сегодня, — это отсутствие жизни в его жизни. Быть шиноби — это не быть человеком. Это быть убийцей, и семья убийце нужна лишь для того, чтобы дать деревне новых сыновей-шиноби, больше ни для чего.
Саске тоже гордился тем, что стал таким, как его старший брат — самым лучшим шиноби в Конохе. Наверное, до уровня Итачи ему еще было далеко, но Саске давно превзошел остальных своих ровесников и тех, кто был старше его. Он был вторым после брата, и хотя позиция номер два его не прельщала, он все равно гордился тем, что уступает место не кому-то, а именно своему старшему брату. Саске не тяготился своими обязанностями и законами деревни: возможно, привык от рождения; возможно, ему это нравилось и воспринималось как честь; возможно, он просто не обращал внимания на жизнь вокруг. Но что бы ни было, правда была одна: он был так же связан, как и его старший брат, только думал об этом как о достойной награде. Или не думал вовсе.
Возможно, тоже до сегодняшнего дня.
Потеряв счет мелькавшим секундам и растянувшись на траве, Саске прикрыл глаза, позволяя ветру играть со своими волосами. Он был слишком серьезен для своих лет, все его ровесники считали именно так, Саске это знал и не спорил. Может быть, он был таким из-за влияния тесного общения со своим не менее замкнутым старшим братом, или из-за, опять же, жизни шиноби с раннего детства, а, может быть, он просто был таким, стал таким — не известно.
Когда Саске накрыла чья-то темная и холодная тень, он незамедлительно открыл глаза и увидел стоявшего над ним старшего брата, поставившего ноги по обе стороны его бедер.
— Заснул?
— В ближайшее время я планировал заснуть не иначе, как в своем доме, — негромко ответил Саске, незамедлительно вставая.
Рука Итачи уже была перевязана, рубашка сидела ровно, а катана, вложенная в ножны на поясе, как всегда готова была верно сопровождать всюду своего хозяина. Итачи, возвращаясь на дорогу, заострил свое внимание на таверне и уже хотел что-то сказать, как заметил подозрительную тишину в свой след. Остановился и обернулся.
Так и есть.
Саске шел позади, гордо и холодно поглядывая на тошнотворно ясное небо. Его спина и лоб были мокрыми от пота, а грязь на коже начинала уже почти саднить ее. Это было единственное, что Саске ненавидел на заданиях: возвращаться с них.
Грязный, измотанный, усталый, раненый, рваный, разбитый, голодный, истерзанный.
— Кто-то очень спешил, — со стальной ноткой в голосе заметил Итачи, темными и холодными глазами внимательно, с ног до головы оглядывая усталого брата. Они всегда возвращались в деревню позже остальных; им, избегавшим общества незнакомых или мало знакомых людей, было уютнее идти так, вдвоем, когда можно действительно расслабиться в обществе человека из своей же семьи. Они останавливались там, где хотели; ели то, что хотели; шли по дороге, по которой хотели идти. Но ценой этого удовольствия была задержка с возвращением на три дня позже товарищей.