Итачи всегда хотел жить; когда-то он это отрицал, но больше у него не было сил делать это. Просто жить, приходя с миссий, как любой из этих людей, оставляя дела шиноби за порогом своего дома. Как эта молоденькая и невинная девушка, не знающая ничего о мире крови и насилия. Конечно, наверняка, она была счастлива узнать о том, что ее сватают к самому Учихе Итачи, но тот был не в восторге от этой идеи. На самом деле, ему всегда было все равно, с кем жить, что делать, он давно смирился с тем, что отдал жизнь в руки отца и прочих обстоятельств, но сейчас, когда он, наконец, проснулся, когда можно стереть грани и почувствовать жизнь, силу, Итачи не собирался уступать.
Ты бы отступил, маленький брат?
— Ее хотят тебе в жены, да? — тихо поинтересовался голос рядом. Итачи кивнул.
— О. По-моему, хороший выбор.
— Может быть, Шисуи.
Итачи, не скрывая холодной скуки во взгляде, обернулся на него.
Шисуи, лучший друг Итачи, стало быть, тоже особенный человек, другой, не такой как все, добродушно вскинул бровь.
Он был безропотно предан своему клану, фанатичнее, чем даже Фугаку. О его способностях и силе так же ходили легенды, как и о братьях Учиха, но, увы, не так широко, как хотелось бы.
Возможно, Шисуи отчасти завидовал Итачи, тот не исключал такой возможности как само собой разумеющееся в жизни шиноби. Ненависть — основа судьбы каждого шиноби.
Сейчас Шисуи так же безотрывно смотрел на Изуми, как и Итачи. Его губы чуть приоткрылись, изо рта пахнуло запахом саке.
— Интересно, насколько она хороша в интимном деле, а? Или вышла только лицом?
— Откуда такие мысли, Шисуи? Я не думаю об этом.
— Не забывай, малыш Итачи, у вас должны родиться дети, — фыркнул тот, — грех не поразмышлять об этом. У нее все слишком миниатюрное. Скажи отцу, что не найдешь ее в брачную ночь под складками кимоно, — в кулак засмеялся Шисуи. Итачи лишь дернул уголками губ.
— Не пей больше, прошу тебя, никто из гостей не должен услышать подобных слов, иначе тебя выгонят как последнего бесстыдника.
— А почему бы мне не позаботиться о своем названном младшем брате? Она слаба, она не выносит твоих детей.
— Она из хорошей и влиятельной семьи, прелестная, остальное неважно, я доволен выбором отца, — Итачи встал с подушки, шурша своим парадным кимоно. Его черные складки, матово блестевшие при каждом движении, грациозно скользили по телу, как вода, стекая вниз. Он не понимал, зачем это делает, но почему-то ему невероятно захотелось встать и подойти к Изуми, чувствуя, как за ним напряженно следят глаза отца. Слова Шисуи почему-то развеселили Итачи, особенно когда он начал чувствовать на себе еще один пристальный взгляд.
Как эгоистично. Как мнительно.
Но, будь его воля, Итачи бы сюда никогда не пришел.
Изуми преклонила голову и опустила глаза к полу, когда перед ней встал ее потенциальный муж, вежливо кланяясь.
— О, Итачи-сан, — проворковала какая-то разряженная в пух и прах женщина с белым напудренным лицом. — А мы только что говорили о ваших талантах и успехах на последней миссии, Изуми-тян была в восторге. Познакомьтесь, это моя дочь, Учиха Изуми.
Изуми подняла свои бездонные глаза на Итачи, робко улыбаясь и преклоняясь перед ним.
— Добрый вечер, Итачи-сан.
— Добрый вечер, — сухо отозвался он. — Я могу составить вам компанию?
— Конечно, — засуетилась женщина, нарочито уступая Итачи место рядом с дочерью. Щеки Изуми вспыхнули, и она украдкой взглянула на молодого мужчину, который что-то ответил ее матери.
Она до сих пор не верила в то, что будет его женой. Его женой, этого недосягаемого холодного шиноби, о котором ходили легенды.
Учиха Итачи… такое возможно?
Она впервые увидела его так близко, в нарядном одеянии, услышала его низкий тембр голоса, украдкой посмотрела в его темные глаза.
Он был прекрасен, бесподобен.
Итачи что-то отвечал на вопросы пожилой женщины, как заметил краем глаза, что Саске уже ушел.
Он едва сдержался, чтобы не нахмуриться.
***
Свежий ветерок после жаркого дня пришелся как нельзя кстати. Над головой простерлось бесконечное темно-синее небо, на котором резкими черными пятнами выделялись облака, плывущие далеко за горизонт.
В саду, по которому разносился тяжелый аромат каких-то цветов, беспокойно стрекотали сверчки; один, особенно громкий, был рядом и уже изрядно надоел своей назойливой, не утихающей трелью.
Было темно. В глубине сада журчала вода в маленьком уютном фонтанчике. Над высоким деревянным забором поместья на вершине одного из холмов чернел край пагоды храма, упираясь в небо.
Свет из дома мягкими тенями ложился на деревянную ступень, где стоял Саске, всматриваясь в ночной сад и подставляя свое лицо прохладному ветру. Сзади доносились звуки музыки, голоса: то чей-то хриплый и басистый, то звонкий и переливчатый. И Саске начало это доставать.
Он не понимал, что его так разозлило и раздосадовало, но, спрятавшись сейчас в тени стены, он, хмурясь, вспоминал то, как сейчас сидел в комнате.
Он тогда забился в самый неприметный уголок, чтобы его никто не смел найти. Девушки, взглядом выискивая его, не спускали глаз с Саске, перешептываясь и улыбаясь, что ужасно раздражало его и мешало спокойно ужинать. Затем подсел какой-то скучный и занудный парень, начал что-то спрашивать, неловко подшучивая и часто молча между репликами. Это навязанное общество напрягало. Вокруг были одни чужие, надоедливые люди с глупыми представлениями и скучными лицами, постными разговорами и несмешными шутками, раздражающими манерами и неприятными голосами; родители как всегда занимали гостей, а мысль уйти с каждой секундой все с большим удовольствием разгоралась в Саске.
Итачи весь вечер его не замечал. То он рассматривал кого-то из гостей, то пил напиток из тонкой пиалы, то разговаривал с Шисуи, а потом — о Боги! он подсел к какой-то девушке.
Саске уже видел ее несколько раз. Обычно она ходила в сопровождении престарелой матери и открыто, даже пристально смотрела на младшего из братьев, а едва тот ловил ее взгляд, так сразу краснела, порывисто отворачиваясь в сторону. А теперь она, как ни в чем не бывало, говорит с Итачи, улыбается, прикрывает во время смеха миниатюрной ладошкой рот и внимательно слушает, что он ей говорит, жадно впитывая каждую черту его лица. Ее щеки горели, а глаза заблестели, когда Итачи по ее просьбе показал свой первый шрам на руке. А она дотронулась до него, приоткрывая свои губы от восхищения.
Это было последней каплей.
В Саске в тот момент что-то взорвалось, он не мог понять, почему и что именно в нем щелкнуло, что его так неимоверно сильно задело. Он, не помня себя, встал с подушки и, не обращая внимания на что-то говорящего ему паренька, вышел незаметно для всех на улицу.
Итачи ни разу не взглянул на него за вечер. Зато мило общался с какой-то девицей.
Саске злился. Он просто не знал, куда девать себя от злости, которая по непонятной причине обуяла его.
Почему? Он не знал.
Ему было противно смотреть на брата и эту девушку, противно смотреть, как он рассматривает ее. Противно, вот и все.
Это было противоестественно, глупо, некрасиво.
Саске почувствовал, как на плечо ему что-то прыгнуло, стрекоча на ухо. Одним движением руки он, наконец-то, размазал противного сверчка.
Но тут же, не успела тишина разлиться по саду, приблизились чьи-то голоса и звук шагов босых ног по деревянному настилу. Сообразив, что теперь незаметно уйти не удастся, Саске быстро прижался к стене, сливаясь с ее темнотой. Его темно-синее кимоно пришлось как нельзя кстати, а нога как раз нащупала выступ ниши в стене, куда и забился Саске.
Толстый пучок света осветил деревянный настил веранды, и звук голосов усилился. Тут же снова сад окутала терпкая и вязкая тьма, и раздался чей-то приглушенный смешок. Саске покосился на небо: слава Богам, что луну сегодня закрыли облака с горизонта.
— Вы действительно можете так орудовать кунаем?
— Не один я.
— Ну, что вы, — глазам Саске предстала странная картина, вызывающая не то тошноту и отвращение, не то удивление, не то пучок ярости и злости.