Глава 4
— Не думал, что звезды и звание вернут, а оно таки случилось, — Смушкевич выглядел немного растерянным, получив от маршала Кулика пакет, на котором было несколько печатей из сургуча. Внутри оказались погоны генерал-лейтенанта авиации — две шитые золотом звезды, с голубой окантовкой по краю погона. Но главное там были две золотые звездочки героя Советского Союза, забранные у него при аресте, а одно это говорило о реабилитации. Хотя полностью в том уверенным было нельзя — с ним такие метаморфозы в жизни случались за последние полтора года, что теперь самому не верилось. Голос прозвучал хрипловато, подсел от волнения:
— Спасибо, Григорий Иванович. Честно тебе скажу — уже не думал, не верил, не надеялся…
— А зря, Яков, как видишь, удалось настоять. Хотя врагов там, — маршал настолько характерно дернул подбородком, что и без слов стало ясно, что хотел сказать, — врагов нажил немало. Дело ведь сам понимаешь, какое опасное — давать им против себя материалы нельзя. Хотя на меня самого расстрельное дело давно заведено, только пыль смахнуть им нужно, а там…
Маршал недоговорил, только кадык дернулся, словно судорожно сглотнул. Лицо мрачное, глаза красные от постоянного недосыпания, вид смертельно уставшего человека. Но взгляд тяжелый — чувствовалась решимость с суровостью, непреклонной волей. Однако прозвучавшие слова оказались неожиданными, не думал авиатор, что маршал о том скажет.
— Ты никак скоростной истребитель освоил, Яков — сам ведь прилетел в Хабаровск, и в Благовещенске еще приземлился. Как тебе самолет?
— Побольше бы таких, — Смушкевич моментально встрепенулся. — На И-185 даже Паша летать смог, хотя у него…
— Что осекся, Яков? Знаю я все — ему ведь барабанную перепонку разорвали, но как видишь, летать смог, как и ты. И зла на тебя не держит, иначе бы не говорил с тобой. А ведь не мог понимать, что рискует. Да и ты тоже, рискуешь многим. Но я тебе так скажу, прямо — пока я главком, вы в полной безопасности, только ваши полеты угрозой являются, если японцы собьют, или на огонь зениток нарветесь. Да не журись, нас сейчас никто не подслушивает — на охране мои егеря стоят, охотники, у них слух и зрение волчье. А наша встреча для многих объяснима — я не то, что с командующими армиями встречаюсь, с множеством командиров дивизий и полков говорю как с тобой, даже по кораблям порой хожу, и в небе летаю.
Кулик усмехнулся, достал из желтой пачки с нарисованным на ней верблюдом сигарету, закурил. Потом негромко заговорил, причем, не столько спрашивая, а вроде как повествуя.
— Тебя и других ведь Влодзимирский избивал резиновой палкой, вернее его костоломы. И показания в прямом смысле из вас всех «выбивали», и вы друг друга оговаривали. Да не дергайся — мою жену ведь на улице похитили, вроде как «потерялась» — ты ведь это знаешь, как и другие. Ее привезли в Лефортово и расстреляли там же, через четверть часа, без суда и следствия. А потом «всесоюзный розыск» объявили, для вящего надо мной издевательства, думали, что я не узнаю, как они ее пристрелили и в крематорий засунули. Видишь, что творят, ни стыда, ни совести. Ничего им прощать я не намерен — горло рвать буду, и кишки на голову намотаю.
Яков Владимирович окаменел — лицо маршала Кулика исказилось такой гримасой лютой ненависти, что стало на секунду страшно. Но отступать он уже не мог, понимая, кому многим обязан, самой жизнью обязан. И жена, и дочь «генералом Купером» спасены, как и другие женщины и дети других арестованных авиаторов, пусть и не все — со спецпоселений ведь их «выдергивал» маршал, пользуясь немалой властью. А такое о многом говорило, вряд ли бы кто рискнул против всесильного НКВД так пойти.
— Знают они об этом, хорошо чувствуют, при их занятиях, весьма предосудительных именно вот в таких случаях, нос по ветру держать надобно. Что ты об этих арестах сказать можешь, Яков, не может же быть, чтобы не размышлял о том, особенно когда тебя в камере держали.
Возникла пауза — маршал спокойно курил, искоса поглядывая на Смушкевича. Яков Владимирович молчал, но не страх был причиной, генерал все тщательно обдумывал. А будучи умным человеком от природы, не торопился с суждениями. И вскоре заговорил, тщательно подбирая слова — их взгляды встретились, разговор теперь пошел открытый.
— Знаешь, что меня настораживает больше всего, Григорий Иванович, ведь аресты начались до начала войны, но стоило немцам напасть, как все руководство ВВС и фронтовое командование авиацией было тут же арестовано. И причины наших огромных потерь в матчасти, то, что побросали массу самолетов на приграничных аэродромах, именно побросали, и целыми полками поспешно уходили в тыл, связанно именно с этим. Ведь считай — на Северо-Западном взяли Ионова, на Юго-Западном Птухина. В одночасье два фронта обезглавили, именно в тот момент, когда по-настоящему воевать начали. Копец в Минске застрелился, как сказывают. Сменивший его Таюрский передо мной на допросе сидел с выбитыми зубами.