Дома мы обычно не держим крепких напитков. А если в порядке исключения и заведется бутылочка вина или пива, то в тот же день мы ее и опустошим. Я всегда завидовал тем, кто в любое время может подойти к шкафу и предупредительно спросить у гостя (а то и самого себя), мол, что куманек предпочитает: красное вино, белое или что-нибудь покрепче?..
Словом, я так тогда обрадовался этой бутылке, что некоторое время ни о чем больше не думал. Еле мог дождаться, когда заявлюсь с ней домой.
Думал ли я, что мне придется из-за нее дважды мотаться туда-сюда.
Итак, Орши не понравилось ни мое приобретение, ни то, что я забыл в мастерской сумку с продуктами.
— Что за легкомысленные замашки? Вы не это мне обещали, Иштван Богар! — В таких случаях она всегда переходила на «вы».
— Я голоден, Оршока. И хотел бы мирно поужинать.
— Вот как? Хотел бы? Не знаю только, что́ бы вы сказали, если бы я забыла приготовить ужин? Если бы я была такой женой, которая после работы развлекалась бы, посещала кафе?! Ходила в компании?! Мальчишку забыла бы в детском саде?! И не ожидала бы своего дорогого супруга каждый день в чистой квартире, не стирала бы ему грязные подштанники, не была бы ему всегда послушной наложницей?! Что бы вы тогда сказали?!
— Значит, вот как ты обо мне думаешь?
— Насколько мне известно, я еще ни разу не возвращалась домой навеселе. Никогда не тратила наши деньги на то, на что, может быть, мне бы хотелось. Я не провожу время со случайными или постоянными дружками или подругами. Я не дала повода ни разу никому пригласить меня в гости. Не хожу ни на какие бригадные междусобойчики, не являюсь постоянным участником всяких мероприятий… Но я еще могу попробовать. Или вы думаете, меня не приглашают?
— Что такое, что такое, Золушка? Или принц какой появился на горизонте?
— А если бы и появился?
— Скажи ему на всякий случай, чтобы отвязался от тебя.
— Почему? Может, тот, кто заговорит со мной, совершит преступление?
— Если кто захочет к нам примазаться, то я отыщу этого негодяя и вспорю ему брюхо, кто бы он ни был. И тебе полезно это знать.
— Ну конечно, я же занята. Можно сказать, служанка. Рабыня. Вам этого не кажется?
— Знаешь что? Не готовь на меня, если тебя это обременяет. Не обстирывай меня, если тебе это тяжело. Пожалуйста, ложись на солнцепеке и загорай, проделывай на газоне с утра до вечера сальто-мортале. Я сам себя обслужу. Не бойся!
— Значит, сами?
— Да, сам.
— Не знаю только, на дне какой ямы вы будете пробуждаться на рассвете! Ведь у вас и угла-то нет, где голову преклонить, если в беду попадете. И ни отца у вас нет, ни матери.
— Зато счастье, что у тебя есть. Не правда ли? А потом, если мне память не изменяет, именно я вытащил тебя из этого поганого общежития!
— В этом общежитии мне и то жилось веселее, чем тут, с вами рядом, Богар! Конечно, вам этого не понять…
Действительно — нет. Я схватил сковородку и вместе с ужином вышвырнул во двор. Чтоб ему пусто было — с такой приправой мне не нужна жареная колбаса. Тут и Орши подошла к столу, взяла бутылку и тоже швырнула ее подальше, в кусты. Бутылка еще не успела упасть, как я перехватил руку Орши и дважды шлепнул по ней. Орши даже не вздрогнула. Сейчас она действительно походила на девушку-индианку. Недаром это приходило в голову многим, кто ее видел. Она стояла равнодушно, ничем не выдавая своих чувств. Даже глаза ее можно было сравнить с глубоким высохшим колодцем, таким глубоким, что недосягаем взгляду, по крайней мере, моему. И вдруг она снова перешла на «ты»:
— А теперь уходи.
— Ты получила то, что заслужила.
— Видеть тебя не хочу, Иштван Богар.
Тер тряс сетку кроватки и сердито кричал, не помню даже что. Орши уложила его, прикрыла одеялом, потом обратилась ко мне:
— Знаешь, кого бей? Ту голубоглазую цыганскую шваль у себя на заводе, но не меня. Меня — никогда!