Яростная страсть двигала этим человеком: любой ценой выделиться из общей массы, казаться бо́льшим, нежели он был на самом деле. Но иногда, правда, толстый панцирь, покрывавший его, словно лопался, и тогда можно было заглянуть в глубины его души, оставалось только дивиться тому, как могли уживаться в нем, сосуществовать, перемешавшись в одном сосуде, огонь и вода, свет и мрак.
Как-то мы устанавливали под открытым небом экспериментальный ветровой двигатель. Неожиданно на нас обрушилась страшная гроза, с громом, молниями и нещадным ветром. Мы повскакивали, чтобы собрать все, пока не промочил ливень. И только Рагашич остался на месте. Казалось, он как-то надломился от вида молний и от раскатов грома и стал часто-часто креститься. Ха-ха, этот носорог с накачанными мозгами может, оказывается, бояться? Значит, когда хорошая погода, он просвещенный и атеист, а когда небо черно и гремит гром, он суеверный и трусливый человек. Не очень-то подгоняются друг к другу эти составные части его внутреннего устройства. Что же касается его внешнего облика, то и тут составные были не очень ладно скроены. Словно должны были родиться близнецы, но создатель в последнюю минуту передумал и двойню совместил в одном. Подгонка и правда получилась не очень удачной. Огромная шаровидная голова на бычьей шее; нижняя челюсть — как у хищного животного. Широченные плечи и тоненькая, как хлыстик, талия. Руки и ноги — короткие, наверное, лишь на три четверти положенной длины, но зато тем толще. К тому же он сильно облысел: спереди голова голая, а с темени назад свисают густые волосы. Чтобы скрыть это, он всегда носил на работе кожаную кепку, а вне работы — шляпу.
Для нас все это не представляло особого интереса. Отчасти мы уже привыкли, а отчасти потому, что и Рагашич не так уж выделялся своими характерными формами из чрезвычайно пестрой окружающей массы. Разве что Яни Шейем, как правило ради шутки, подначивал его:
— Ой, Мишике, приобрел бы ты себе как-нибудь верховую лошадку и разъезжал бы на ней. Поверь, в седле ты выглядел бы суперзвездой. А когда ты пехом разгуливаешь в обществе, то невольно на память приходит профессор Хиршлер, а точнее — его опыты по регулированию деторождения…
Сказав это, Яни тут же, разумеется, пускался наутек, потому что Рагашич был очень обидчив и никому не разрешал каким-либо образом задевать себя. С него достаточно было того, что он сам знал, каков он. И он пытался как-то скрыть это одеждой. С особым тщанием выбирал он себе костюмы и прочие причиндалы. Он носил лишь то, что еще даже не успело войти в моду. У него был музыкальный портсигар и газовая зажигалка в кожаном футляре. Галстук он закалывал булавкой с камнем, а на пальце носил перстень с печаткой. Первым среди нас он стал носить противосолнечные очки из настоящего стекла. Мы, стоило полить дождику, пускались наутек, а он раскрывал изящный зонтик и только посмеивался над нами. При взгляде на него, у меня всегда рождалось чувство, что все его ухищрения не только стушевывают, а, наоборот, усиливают, делают более резкими противоречия между формой и содержанием. Впрочем, меня это, конечно, мало трогало: каждый, здороваясь, снимает ту шляпу, какая у него есть.
Но он гулял с прелестной женщиной.
Корнелию мы видели лишь изредка, да и то издали. Знать мы тоже мало что знали о ней. Якобы она была на пять лет старше Миши и работала кассиршей в магазине в центре города, где продавались лампы и люстры. У нее была девочка, уже школьница, внебрачный ребенок. Жили они у родственников, где-то в Келенфельде, в престижном районе. Миша часто встречался с Корнелией, но они обычно ходили в такие места, где вряд ли могли нас встретить. В кафе с музыкой, в театры, в оперу, когда и на концерт. Они часто ужинали в лучших ресторанах, а по воскресеньям порой уезжали куда-нибудь на поезде или плыли на пароходике в Эстергом, Вышеград.