— И как же, дружочек, ты себе это представляешь? Ни цели в жизни, ни самолюбия, даже свадьбы на горизонте не предвидится?
— А чего мне выпендриваться, батя?
Канижаи только головой покачал, но никакого толка добиться от Марци Сюча не сумел. Свою работу Марци выполнял исправно, когда нужно было, хорошо вкалывал во время авралов. Вместе с нами ворчал, когда мы бурчали, с нами веселился, когда мы радовались. О нем нельзя было даже сказать, что он поглощен только своей работой наладчика электрооборудования. Он не чурался ни тяжелого молотка, ни ручного точила, ни сварочного аппарата, если в общей работе бригады в том была необходимость. И вполне справлялся — так что и по этой части к нему не могло быть никаких претензий. Ну а после работы? Если не было какого-нибудь обязательного мероприятия или подрядной работы, он мог до самого вечера гонять в футбол на небольшом поле в тупике за заводом. Или ходил из одного кинотеатра в другой. Или шел на танцы.
— Почему ты не женишься, Марци?
— А мне хороша и жена товарища.
— Нет, серьезно. Ты уже был влюблен?
— А кто не был? Но какое это имеет отношение к женитьбе?
Однажды он, правда, признался, что ему не нравится жить в новом доме. И не потому, что далеко, а потому, что в нем — словно в плохой деревне: безотрадно, скучно, пусто; Приходит домой, переглядывается со стариками, смотрит телек — и все. Он даже не может там представить себе свою будущую семью. На это кто-то, кажется Яни Шейем, посоветовал ему зажить самостоятельно. Марци Сюч только головой помотал:
— Как мне сказать отцу, что мне не нравится их мир? Получится, что он зазря надрывался, стал полуинвалидом, чтоб построить этот дом? Ведь он-то строил не для себя, а чтобы я потом им владел. А мне он не нужен! Понимаете?
Правда, чаще всего он уходил от подобных разговоров и продолжал жить своей жизнью. Но независимо от всего мы с симпатией относились к этому парню. Может быть, даже и завидовали ему в том, что у него нет необходимости серьезно напрягаться. Он казался веселым, уравновешенным малым, готовым во всем услужить. Вот и сейчас он предложил Рагашичу место у борта, чтобы можно было удобнее держаться, а он, мол, передвинется поглубже.
Миша же настолько непредсказуем, что никогда не знаешь, как на что он отреагирует. Вот и тут на предложение Марци он заржал:
— Двое слепых пришли и сели в кино…
— Это что, шутка?
— Разумеется, только не встревай до времени, мальчик. Словом, сели двое слепых в кино. В перерыве один спрашивает у другого, скажи, мол, тебе хорошо видно? Тот отвечает: нет. Тогда первый говорит: поменяемся местами…
Марци засмеялся и при этом так затряс головой, словно ему букашка залетела в ухо. Рагашич толкнул его в плечо:
— Не хохочи, браток. Над этим плакать нужно. Слепые — это мы, и сидим в кино. Хе-хе-хе…
Наш грузовик тем временем перекатился через рельсы; мы оставили за собой Шорокшар и ехали теперь по унылой блеклой местности, этакой черной прерии. Здесь когда-то были большие поселения болгар, их земли, хозяйства, пашни, луга, целина, выпасы, хутора и мызы с разбросанными повсюду избенками. Словно для образца и сейчас уцелело несколько… Вместе с эржебетскими лесами — унылая пустынная местность. Ниже их опоясывает речушка Дяли, а выше — Кишпешт и Лёринц. Тем не менее на карте это все — столица, сердце страны, город-метрополия. А здесь — еще один кусочек античного мира. Чудесное место. Потому что в Будапеште он вроде бы и есть, а вроде бы и нет. Когда нашему заводу стало тесно на его старой андялфёльдской базе, а сверху стали давить на промышленность, мол, выселяйтесь за черту Будапешта, наше руководство хитро решило, что и эти места вполне сойдут за периферию и нет смысла оседать далеко от основной базы. Вот и приобрели какой-то бывший хутор с необработанной, слегка холмистой землей. Теперь тут будет филиал завода. Но только модернизация очень дорого сто́ит, чем дальше — тем больше; стали возникать тысяча и одно препятствие, и стройка сильно замедлилась. Пока что здесь расположились большие заводские склады и обслуживающие их небольшие мастерские, а также несколько цехов по преимуществу планового профилактического ремонта. Правда, строительство все же продолжается, но темпы у него, как у улитки, и закончится оно, очевидно, лишь к концу двадцатого века.
Но, по крайней мере, здесь уже есть и народ и стройный порядок. Поднялись современные, на стальных каркасах здания, а вокруг царит мертвая тишина.
Большинство у нас не любило сюда выезжать, а я любил. Я считал, что, когда эта стройка полностью завершится, тут будет настоящий завод. Где уже не люди будут бегать, а материалы, где не человек будет поднимать конструкцию на станину, а умная и ловкая машина. При погрузке тоже не придется часами ждать кранов, потому что все операции должны производиться точно по графику. И двухдюймовая труба будет действительно двухдюймовой, и с болтами будет все в порядке, и резьба — без изъянов. А зимой в мороз руки не станут прилипать к металлу и летом не надо будет каждые два часа дуть воду из крана. Для всего будет свое место и все должно там находиться; и уже не придется неделями ожидать материал, запасные части или резервные детали. Словом, многое мне обещала эта стройка. Правда, подобный образцовый завод я видел пока только по телевидению или в кино. Иногда читал о таком в газетах, и тогда меня грызла мысль: вот ведь где-то есть же такое! Пусть даже на соседней улице, но не у нас. В то же время мне заранее становилось грустно от того, что когда-то придется покинуть наш мрачный, вонючий, шумный и тесный завод в Андялфёльде, где царит привычный хаос. Где наш сборочный цех мы с нежностью называем новым — ведь его реконструировали из старого крытого павильона, где когда-то давно трудяги — поденные рабочие сколачивали повозки, пожарные телеги, водовозные бочки. Павильон очистили, все убрали, покрыли бетоном, установили два парных крана и — пожалуйста: все возможности для достижения мирового уровня. Причем интересно, что мы и впрямь старались и в одном-двух изделиях действительно достигли его усилиями самих рабочих…