А потом нас взяли с поличным. Отца моего чуть кондратий не хватил, когда он узнал, что это я был заводилой в компании. Однако он на удивление быстро пришел в себя и тут же превратился в архангела с карающим огненным мечом в руках. У него нашлись знакомые в органах правосудия, он и намекнул им, мол, хорошо, если бы мой пример послужил назиданием и устрашением для юных хулиганов. Написал заявление, в котором перечислил целый список вещей, якобы исчезнувших из его охотничьей хатки. Хотя, клянусь тебе, не было там этого барахла. Впрочем, теперь это не имеет значения, меня осудили, так сказать, изъяли из обращения ровно на двенадцать месяцев. Ну, отсидел я. В том, что меня выпустили раньше времени, большую роль сыграл Канижаи, он постоянно хлопотал за меня, обращался к разным людям. Теперь это уж почти забылось, но не думай, Марцелло, что все было легко. Уже после первого месяца я боялся, что рехнусь.
Весьма жалко, доложу я тебе, выглядит человек, выходящий из ворот тюрьмы. Они захлопываются у тебя за спиной, и ты чувствуешь себя совершенно беспомощным, как малыш ясельного возраста в темной комнате.
Разумеется, в тюряге неустанно заботились о моем духовном и нравственном воспитании. Я постоянно получал коктейли из всевозможных проповедей и нравоучений, но на свободе они тотчас же улетучились, потеряли всякий смысл.
Помню, выпустили меня утром, на улице суетился добропорядочный люд. Несколько минут я просто стоял на месте, глубоко вдыхая воздух свободы, хотя он и был дымным и вонючим, а отнюдь не кислородом с озоном, о котором иной раз читаешь в слезливых книжонках. Это, верно, звучит немного смешно, что воздух свободы может быть вонючим, но так было на самом деле. Я чуть было от души не расхохотался: вот стоит тип, который снова может парить в эфире свободы.
Но тут на другой стороне улицы я заметил двух субъектов. Они тут же направились ко мне. Я как-то сразу не врубился и не обратил на них внимания. Опомнился: это был бригадир Канижаи, а рядом с ним Виола.
Я даже заморгал, так был растроган, что они меня встретили. У них был торжественный вид, как у членов комиссии по приему какого-нибудь государственного деятеля. Вот как. Но мне по душе пришлось, что они пришли за мной и все такое прочее, как-никак у меня за плечами был не дворец, а дом с решетками на окнах. А они, как ни в чем не бывало, будто мы вчера расстались, приветствуют меня: «Салют, дорогой Яника!» И Канижаи тут же берет быка за рога: «Помни, малыш, что завтра, как обычно, смена начинается в шесть часов, не опаздывай». — «Ой-ёй, — говорю я ему, — но у меня столько волокиты будет с администрацией, что…» — «А вот об этом не беспокойся, все уже улажено. После девяти часов зайдешь в контору, они вначале тебя уволят, потом опять примут, и — аминь. Вот тебе пропуск, вдруг вахтер не захочет тебя признать. Я принес его в качестве аванса». — «А вкалывать много придется?» — спросил я. «Работки хватает, до седьмого пота приходится ишачить», — заметил в ответ Виола и при этом сунул мне кулак прямо под нос, чтобы я обратил внимание на его обручальное кольцо. «Опля, — заржал я, — несчастный мой полоумный приятель, я отделался годом тюрьмы, а тебе же теперь отбывать пожизненное заключение». На это он выпятил грудь колесом, как Виола обычно делает. «Не пугай меня, пожалуйста, — обиженно бросил он, — я в доме — хозяин». Но я ему тут же возразил: «Петух тоже думает, из-за его кукареканья солнце на небе восходит, поэтому, дружище, не грусти и смело пой, — тут я похлопал его по спине и продолжил, — но самое главное, чтобы яйца были у несушек после того, как петух их потопчет».
Дурачась и поддразнивая друг друга, мы продолжали двигаться по улице. Вскоре мы отыскали подходящее кафе, которое словно предназначалось для того, чтобы мы отпраздновали мой выход на свободу. Денег у меня было достаточно, поскольку в тюряге нас заставляли трубить, чтобы не отвыкали от труда. За еду у нас высчитывали по минимуму, так что банкноты у меня имелись. И я сказал ребятам: «Ешьте, пейте сколько влезет, сегодня я угощаю!» Но Канижаи мгновенно отреагировал, заявив, что не потерпит никакой выпивки, тем более они с Виолой должны вернуться на завод. А во второй половине дня намечено провести митинг, на который прибудут иностранные ораторы. Помню, я был как-то внутренне скован и больше подыгрывал им, изображал невероятное самомнение и удаль. И все же я бы почувствовал себя совсем не в своей тарелке, начни они меня жалеть, проявлять заботу и все такое. Но Канижаи только спросил, куда я собираюсь идти: мол, если мне негде переночевать, я спокойно могу пожить у него несколько деньков, пока найду себе приют. Я небрежно бросил: «Есть у меня одно теплое местечко, как ни быть!» Хотя на самом деле у меня и угла-то не было тогда. Но я думал, где-нибудь переночую, а там видно будет. Они стали звать меня вместе с ними на завод, но я соврал, что у меня встреча. Хотя мне не с кем было встречаться. Искренне обрадованные, они распрощались со мной. Но когда они вышли из кафе, я как-то обмяк, словно проколотая резиновая покрышка.