— Поднимайся и пошли, — велел Сардар. Он не собирался задерживаться здесь ни на секунду.
Чего он ждал? Криков? Грубости? Ругани? Чего-то привычного, да. И хрен его знает, когда оно стало привычным. Но так и не дождался. Пока несся по коридору, Хесса просто шла следом, ни о чем не спрашивала, только смотрела. Сардар чувствовал ее взгляд затылком, позвоночником, всем собой. Это нервировало. Дыру собралась просмотреть в нем, или что? Прощалась? Он не выдержал на лестнице, обернулся. Хесса смотрела из-под отросшей челки не моргая. Потом спросила: «Здесь?» — и шагнула к нему, поднимая волосы и удерживая их на макушке обеими руками.
— Что? — спросил он, окончательно перестав понимать, что происходит.
— Метку. Здесь снимать будешь? Давай, я готова.
— Нахуй? — удивился Сардар.
Хесса моргнула. Стиснула волосы так, будто собиралась содрать с себя скальп.
— Как я в казармы пойду с твоей меткой? Там же…
Сардар выругался, схватил ее за плечо и поволок за собой. Развлекать дворцовую стражу скандалами посреди коридора он не нанимался.
В комнате Хесса допятилась до кресла, рухнула в него, вцепилась в подлокотники и вскинула голову. Вечером в серале она выглядела лучше. Живой, яркой, не то что эта бледная потерянная копия.
Сардар встал над ней, скрестил руки на груди, сказал, стараясь не сорваться на ор сразу:
— Ты не пойдешь в казармы.
— Но…
— Ты вернешься в сераль. И сделаешь все, чтобы больше не вляпываться в такое дерьмо, идиотка. Смотри на меня. Смотри, — Схватил ее за подбородок, нависая над креслом. — Скажи, что хочешь сдохнуть в казармах на члене двадцатого за ночь кродаха. Скажи, и я отволоку тебя туда лично. Прямо сейчас.
— Я… — у нее тряслись губы, бледные, искусанные. — Нет.
— Тогда какого хрена ты разоралась сегодня? Отвечай, ну, — Сардар встряхнул ее за плечи. Еще и башкой обо что-нибудь приложил бы, если б думал, что поможет. Хесса дернулась, попыталась скинуть руки, как будто начала приходить в себя.
— Потому что ты взял не ту. Она хуже всех в этом блядском курятнике. Тупая, озабоченная, подлая, завистливая…
— Я знаю.
Хесса замерла, а потом снова задергалась, уперлась руками в плечи, отталкивая. Он перехватил запястья, наткнулся на что-то странное, зачем-то дернул широкий рукав и впился взглядом в знакомый браслет. Хотелось то ли заржать, то ли послать нахер всю эту долбаную поебень. Вместо этого спросил:
— Давно носишь?
Хесса не ответила, просто выдернула руку, и на этот раз Сардар ей позволил. Потому что и так знал ответ. Откуда? Хрен поймешь. Просто знал, что побрякушка тут вовсе не для сомнительной красоты, что ее прячут ото всех как самую важную в мире реликвию. Он выпрямился, отвернулся, прошел по ковру, с садистским удовольствием размяв сапогом попавшийся под ноги персик. Все катилось к хренам, в пропасть, в ебучую бездну, а он снова ничего не мог с этим поделать. И убежать без оглядки тоже не мог. Снова.
— Ты хотела ко мне вместо Наримы? Ты сама — хотела или нет?
— Да.
«Как на допросе, — подумал Сардар. — Как под пытками — с трудом, через боль, но честно. И делай с этой честностью что хочешь, господин первый советник. Хоть обожрись ею, хоть выплесни в сливную яму». Он терпеть не мог пыточные. Не наслаждался допросами, как тот же Фаиз, не умел и не мог плести паутину и терпеливо дожидаться, когда на очередном вопросе в нее попадется глупая муха. А вот честность он любил.
— Ты ненавидишь течку, ненавидишь кродахов, так какого хрена?
— Не тебя, — сказала Хесса, и, кажется, это стоило ей гораздо больших усилий, чем прошлое «да».
— И что теперь с этим делать? — спросил он. Не у Хессы даже, у себя самого.
— Не знаю. И мне плевать, ясно? Плевать. Но я хочу помочь.
— Как?
Сардар не ожидал от нее такой прыти. Только что сидела, пришибленная и потерянная, и уже прижималась — крепко, сильно, сначала со спины, потом перетекла вперед, вцепилась в рубашку, прямо как там — в серале.
— Что ты собирался делать с этой потаскухой? Сделал? Понравилось?