— Ты слышишь меня? — спросила Лалия. — Понимаешь, где ты? Больно?
— Ей жарко, — спохватилась Хесса. — Я воды принесу. Что еще? Что сделать-то?
— Молчать. Ни слова никому. Ей сейчас не до зрителей.
Хесса кивнула, рванула к фонтану и только там поняла, что воду набрать нечем.
— Да блядь, — она стянула через голову рубашку и окунула в бассейн. Поболтала для верности, скомкала и рванула назад. — Вот, компресс пока. Сбегаю лейку поищу.
Лейки бросала в самых неожиданных местах Тасфия, когда на нее вдруг накатывало вдохновение, и она неслась рисовать свои художества. В прошлый раз Хесса споткнулась об эту дурацкую поливалку возле роз, сейчас она нашлась на клумбе с чем-то по-цыплячьи желтым и таким же пушистым.
Когда вернулась, Лин лежала с комком из рубашки на голове, по лицу стекали капли воды, а Лалия что-то тихо говорила ей на ухо. Заметив Хессу, сразу отодвинулась, сказала нетерпеливо:
— Наконец-то. Посиди с ней, она в сознании, но проваливается. Говори что-нибудь, заставляй ее отвечать. Я за владыкой.
Хесса открыла было рот, собираясь спросить, какого хрена за владыкой, может, пора бежать еще за кем-нибудь, чтоб уж точно пришел, но тут же захлопнула. В конце концов, Лалия, наверное, знала, что делала.
Она уселась рядом с Лин и просунула ладонь ей под шею, чтобы приподнять голову. Подставила лейку.
— Пей, станет легче, — сказала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
Лин пила жадно, всхлипывая между глотками. Дрожала все больше. Кожа на шее, под волосами, почти обжигала, и Хесса обтерла ее краем мокрой рубашки.
— Почему ты здесь? — О чем говорить, на ум не шло, к тому же, если Лин уже проваливается, от чужого трепа ей может стать хуже. Нужно заставлять отвечать, заставлять думать, осознавать себя и окружающее. Хреново, как же хреново.
— Жарко, — повторила Лин.
— Жарко, — согласилась Хесса. — И что? Тебя утром не было, я думала…
— Ночью… вышла, — Лин старалась отвечать, цепляться за реальность. — Душно было. Хотела… на воздух… ветер. Понюхать, вдруг…
Это было уже похоже на бред, и Хесса быстро спросила о другом:
— Лекарства свои пила сегодня?
— Н-нет.
Ну да, ясно, что нет, если она с ночи здесь валяется. Чувствуя себя распоследней дебилкой, Хесса брякнула вопрос совсем уж идиотский:
— Больно? Блядь, прости. Сама вижу. Слушай, не могу я, говори что-нибудь. Ты же и первый раз еще, боишься?
Лин то ли засмеялась, то ли закашлялась.
— Похрен. Боялась, а теперь… нет. Все равно. Не думала… что так будет… плохо.
Хессу вдруг будто прижало к земле. Она чуть не выпустила лейку и вытаращила глаза. Запах она узнала, но нет, владыка… еще никогда не пах так. Тяжелое, густое, почти что вязкое марево запаха забилось в горло, мешая дышать. Хесса уронила лейку и вцепилась в Лин. Хотелось отползти подальше, спрятаться среди кустов, не попадаться на глаза. Но гораздо сильнее, до боли, до звериной тяги хотелось поползти навстречу этому запаху.
Лин оторвала руку от подушки, заскребла пальцами по земле. Рваное, поверхностное дыхание стало глубже, казалось, она пьет насыщенный запахом воздух — пьет так же жадно, как пила воду, и так же никак не может напиться. По лицу потекли слезы, губы кривились, как будто хотела сказать что-то и не могла.
Владыка ступил на полянку, и полянки будто не осталось. Хесса зажмурилась. Это проклятое чувство было сильней ее, сильней всего вообще, и противиться ему было невозможно. Сердце колотилось, по языку растекался железистый привкус, как будто Хесса его прокусила к хренам. А между ног стало мокро, как в течку.
Владыка склонился над Лин, втянул воздух, прижал ладонь к мокрой щеке.
— Выбери, — сказал он тихо. — Выбери сейчас. Я знаю, ты меня слышишь. Тебе будет хорошо с Сардаром. Не страшно, не больно. Лучше, чем…
Хесса не знала, как вообще сумела открыть рот, как отважилась заговорить, а не заскулить и не ткнуться лбом владыке в бок — или куда достала бы. Но имя Сардара… сейчас. Было настолько неуместным, что даже в мозгах прояснилось.
— Что? Как-кой Сардар. Она вас ждала. Чуть с ума не сошла, чуть…
Лалия с силой стиснула ее плечо, и Хесса заткнулась. Только сейчас поняла, что владыка смотрит на нее, и от взгляда этого, тяжелого, мрачного, несет не просто опасностью, а прямой угрозой.
— Ты.
Тишина стала осязаемой и острой, как клинок у горла.
— Убейте, — сказала Хесса. Ее вдруг затрясло, не то от ужаса, не то от осознания, что это вообще последние слова в жизни. И они, блядь, должны быть нормальными. Не как всегда, — Казните, повесьте, отправьте куда угодно, но она ждала вас. Она…