Но начала Лин почему-то с того, что здесь вообще не имело значения. Ни для кого.
— В нашем мире анхи не предлагают себя кродахам. Это не принято. Не дурной тон или отсутствие воспитания, гораздо хуже. Только шлюхи. У вас не так, но я, кажется, до сих пор не приняла это полностью. Иначе ждала бы, что Хесса сорвется. Она же по Сардару с ума сходит. — «Как я по тебе»… — И потом… в общем, я разозлилась. На себя прежде всего. Куда все делось, спрашивается? Восемь лет работы на самом опасном участке, хрен знает сколько сложных дел за плечами, отморозков обезвреженных — и не суметь остановить идиотку, которая со мной рядом стояла, и от которой я просто обязана была чего-то такого ждать? Может, конечно, я после праздника размякла, у меня тот день как в сладком тумане прошел, мозгов нет, только… — вздохнула, вбирая запах, — вкус винограда… и ваш. До сих пор помню.
Ее несло куда-то не туда, в какие-то совсем неважные дебри, и нужно было взять себя в руки, как тогда с Ладушем — пусть говорит агент, а не анха. Но как же это сложно, когда ты в течке и дышишь запахом кродаха. Единственного кродаха, который тебе необходим. А раз так, если не хочешь его потерять — вперед, Линтариена, объясняйся.
— Я могла выслушать Ладуша. Он, скорее всего, объяснил бы, что все не так, как я себе вообразила. Могла поговорить с Лалией. Видела ведь, чуяла, что и Лалия на себя не похожа, и Сардар не в себе, еще подумала — случилось что-то плохое. Конечно, я бы к вам так не вперлась, если бы знала… Это насчет окна, да. Но я выключила мозги и помчалась задавать вопросы. Ладно. Дура, но пока излечимо. Вы ответили. И вот тогда — тогда я должна была остановиться. Взять себя в руки. Признать ваше право защищать тех, кто вам дорог. Может, тогда сумела бы объяснить… без позорных воплей и незаслуженных упреков.
— Но не остановилась. Ты боялась за Хессу, я понимаю, у тебя были для этого причины. И сейчас есть. — Асир тихо хмыкнул. — Эта твоя дружба совсем не радует меня.
— Иногда нужно много времени, чтобы научиться жить. Она пытается. И, знаете, у нее есть все шансы стать человеком. А у Наримы — нет. Лицемерная завистливая тварь, такой и останется. Но вы и за нее тоже в ответе, а я… наверное, я их сравниваю совсем не так, как вы, вот и все.
— Нарима глупа, чего не скажешь о твоей Хессе. Дурочке можно простить многое, умной — нет. Но я категорически против присутствия их обеих в этой кровати сейчас. Ты хотела сказать что-то еще?
Лин помолчала, пытаясь собраться. Бездна бы забрала Нариму, разве в ней дело? Как вообще можно быть настолько косноязычной, когда речь идет о самом для тебя важном?
Что она может сказать?
И почему, за каким вообще хреном она плачет сейчас?
— Я не знаю, что сказать. Хотела извиниться, получилось… кажется, только хуже. Я… помните тот разговор перед ярмаркой, о надежде? За вами я пошла бы куда угодно. Через любую пустыню, через любое море.
— Разве можно добровольно идти через пустыню за человеком, которого боишься и решениям которого не доверяешь? Это все равно что пойти на смерть ради цели, в которую не веришь. Самоубийственная глупость. Не плачь. — Асир вытер ее лицо тыльной стороной ладони, коснулся губами щеки. — Ты совсем не глупа и не слаба, ты просто еще многого не знаешь о себе и об этом мире. Пройдет немного времени, и ты выберешь себе кродаха, которому сможешь верить. Здесь не о чем плакать.
Лин мотнула головой:
— Один раз… — она осеклась. Хотела объяснить, как это на самом деле больно: один раз не поверила, надумала себе бездна знает чего, и теперь все, не можешь, не имеешь права сказать, что всегда верила. И все равно не нужен ей никакой другой кродах, никому она не сможет и не захочет довериться так, как Асиру, полностью. Но вдруг это оказалось совсем не важным, потому что до мозгов дошло куда более страшное. — Подождите. Нет. Что-то снова не так, и я, кажется, снова слепая идиотка. Вы ведь уже говорили, а я прослушала. С чего вы вообще взяли, что я боюсь — вас?
— С того, что вкус твоего страха, даже не страха, беспредельного ужаса, я до сих пор чувствую на языке. Ты не доверилась, не захотела услышать, я разозлился. Это не делает мне чести, но здесь уже нельзя ничего изменить. Я не хочу, чтобы ты боялась.
Лин не сразу поняла, о чем речь. Снова и снова мучая себя воспоминанием о не тех словах, мыслями о том, что Асир был ранен, она и думать забыла о собственном приступе ужаса, как только разобралась, что именно за ним стоит. И только теперь дошло до тупых мозгов: ведь чуять эмоции — еще не означает правильно определять их причину.
— Да, я вспомнила, — медленно, осторожно подбирая слова, начала Лин. — Я поняла, о каком ужасе вы говорите. Вы, конечно, не поверите сейчас, если скажу что-нибудь банальное вроде «вы не так поняли». Но все-таки почуете, если совру, правильно?