— О, я так люблю тебя, — шептал Рэнди. — Поцелуй меня еще раз.
Их прохладные щеки и теплые губы встречались в ночной прохладе, и, глядя на ледяной месяц над его плечом, Энни знала, что она должна принадлежать ему, и, притянув к себе его лицо, поцеловал его снова, дрожа от страсти.
— Когда ты выйдешь за меня замуж? — шептал он.
— А когда ты — когда мы сможем это себе позволить?
— Разве мы не могли бы сказать, что мы помолвлены? Если бы ты знала, как тяжело видеть, что ты встречаешься еще с кем–то — и мечтать заняться с тобой любовью!
— О, Рэнди, ты слишком многого хочешь.
— Это так ужасно — прощаться, желать тебе спокойной ночи. Можно мне зайти хотя бы на минуту?
— Да.
Сидя, тесно прижавшись, перед мерцающим, угасающим огнем камина, они не думали о том, что их общие судьбы были хладнокровно взвешены человеком пятидесяти лет, который принимал горячую ванну в нескольких кварталах отсюда.
Том Сквир предположил, что чрезмерная любезность и сдержанность Энни, проявленные на следующий день, доказывают, что он не сумел заинтересовать ее. Он пообещал себе, что при первой же возможности прекратит эти встречи, но обнаружил, что не в состоянии на это решиться. Он не хотел жениться на ней; он просто хотел видеть ее и быть с нею хоть изредка; до ее приятного, но почти случайного, наполовину страстного и притом совершенного лишенного подлинного чувства поцелуя расстаться с нею казалось легко, поскольку он уже вышел из романтического возраста; но после поцелуя одна только мысль о ней заставляла его сердце подскакивать на несколько дюймов в груди и биться там неровно и быстро.
— Еще есть время, чтобы уйти, — говорил он себе. — Мой возраст… У меня нет никакого права вмешиваться в ее жизнь.
Он вытирался насухо, причесывался перед зеркалом и, положив гребенку, говорил решительно: «Так–то оно так». Потом читал в течение часа, поспешно выключал лампу и повторял вслух: «Так–то оно так».
Другими словами, так было вовсе не так, он не мог избавиться от Энни Лорри, щелкнув выключателем, не мог уладить вопрос с ней, как улаживал какой–нибудь деловой вопрос, постукивая кончиком карандаша по столу.
— Я должен подумать над этим вопрос еще немного, — сказал он себе приблизительно в половине четвертого; утвердившись в этом решении, он сумел уснуть.
Утром она оставила его в покое, но к четырем часам дня она была всюду и везде — телефон был для того, чтобы звонить ей, звуки шагов под окнами его офиса были звуком ее шагов, метель за окном дула, возможно, прямо в ее раскрасневшееся лицо.
— У меня в запасе есть один выход, о котором я думал о вчера вечером, — сказал он себе. — Через десять лет мне будет шестьдесят, и тогда никакая молодость, никакая красота для меня не будет значить ничего.
В порыве какого–то безумия, он взял лист бумаги и составил тщательно продуманное письмо матери Энни, спрашивая разрешения ухаживать за ее дочерью. Он сам отнес его в приемную, но прежде, чем письмо скользнуло в щель ящика для почты, порвал его в клочья и выбросил в плевательницу.
— Я не стану проделывать такие низкопробные трюки, — сказал он себе. — Только не в моем возрасте.
Но он недолго утешался собственной решительностью, поскольку переписал письмо заново и отправил его, прежде чем покинул офис в тот вечер.
На следующий день ответ, которого он ждал, был получен — и каждое его слово он мог предвидеть заранее. Это было краткий и негодующий отказ.
Заканчивалось письмо так:
«Я думаю, будет лучше всего, если вы и моя дочь не будете больше встречаться.
Всегда искренне ваша
Мейбл Толлман Лорри».
— А теперь, — сказал Том себе холодно, — мы посмотрим, что скажет на это девушка.
Он написал записку Энни. Письмо ее матери удивило его, было сказано в записке, но, возможно, лучше, чтобы они не встречались больше при таком отношении ее матери.
С обратной почтой прибыл негодующий ответ Энни на материнский указ: «Сейчас не средние века. Я буду видеть вас всякий раз, когда захочу». Она назначила свидание на следующий день. Близорукость ее матери сделала то, чего сам бы он не сумел добиться; если до того Энни уже почти твердо решила расстаться с ним, то теперь у нее и в мыслях не было ничего подобного. И тайна, порожденная неодобрением домашних, внесла в их отношения недостающую страстность. Весь февраль, завершающий глубокую, торжественную бесконечность зимы, она встречалась с ним часто куда более охотно. Иногда они ездили в Сан–Пауло — посмотреть фильм или пообедать; иногда сидели в припаркованном в дальнем конце бульвара coupe, в то время как ожесточенный дождь со снегом укрывали ветровое стекло полупрозрачной пленкой и одевали фары в мех горностая. Часто он покупал какую–нибудь выпивку специально для нее — достаточно, чтобы ей стало весело, но не более того; в его отношение к ней было подмешано какое–то заботливое, отеческое чувство.