— Слышишь, тебе дают милостыню, уступи место более крепким и одетым более прилично, чем ты.
— Повиноваться должен каждый, рожденный в бедности; но ведь говорили, что доступ сюда открыт для всех. Я извиняюсь перед господами, я не хотел их оскорбить.
— Справедливость должна быть повсюду, — заметил дож. — Если он хочет, он может остаться.
— Слышишь? Его высочество изволил разрешить тебе остаться, но все-таки тебе лучше бы удалиться.
— Если так, то я посмотрю, насколько я еще силен, — ответил Антонио, смотря с грустью на свое изношенное платье, хотя его лицо выражало затаенную гордость.
— Кому ты себя вверяешь?
— Святому Антонио.
— Займи место! А! Вот кто-то не хочет быть узнанным! Интересно, кто это явился, закрыв свое лицо маской?
— Маской просто и назови меня.
— Судя по красивым рукам и ногам, видно, что ты сделал оплошность, спрятав лицо. Угодно ли будет вашему высочеству допустить маску к состязанию?
— Без всякого сомнения. В Венеции маска священна. Наши прекрасные законы разрешают каждому, желающему спрятаться от любопытства посторонних, появляться беспрепятственно везде в маске. Таковы преимущества граждан великодушного государства.
Со всех сторон раздалось одобрение, и из уст в уста начали передавать весть, что под маской скрывается, должно быть, дворянин, желающий попытать счастья в гонках ради каприза какой-нибудь красавицы.
— Такова справедливость! — вскричал герольд громким голосом. — Счастлив тот, кто родился в Венеции! Кому ты вверяешь свою судьбу?
— Собственной руке.
— Но это неблагочестиво. Такой самонадеянный человек не может принимать участия в состязании.
Это восклицание герольда произвело сильное волнение в толпе.
— Для республики все ее дети равны, — сказал дож, — но все же непристойно отказываться от покровительства святых.
— Назови твоего покровителя или уступи свое место другим, — сказал герольд.
Незнакомец подумал минуту, потом ответил:
— Иоанн Пустынник.
— Ты называешь почитаемое имя.
— Может быть, он пожалеет меня: мое сердце — пустыня…
— Тебе лучше судить о состоянии твоей души.
Наконец было объявлено, что список участников гонки заполнен, и гондольеры, как и в первый раз, направились к месту старта, оставляя свободное пространство под кормой «Буцентавра».
На этом празднике было много дам в сопровождении кавалеров; они сидели в собственных гондолах. Особенное внимание обращала на себя одна дама. Грацией и простотой наряда она выделялась среди разряженной толпы. Лодка, гондольеры и дамы, — так как их было две, — отличались строгой простотой внешности. Их сопровождал монах-кармелит. Сотни гондол пытались сопровождать эту лодку, но оставляли ее, чтобы справиться у других об имени юной красавицы. Но вот великолепная лодка поровнялась с этой гондолой. В ней был только один мужчина; он с непринужденностью хорошо знакомого, но с глубоким уважением поклонился маскированным дамам.
— В этой гонке принимает участие мой слуга, на искусство и ловкость которого я очень надеюсь, — сказал он вежливо. — Все это время я напрасно искал даму, за улыбку которой я бы мог пожертвовать успехом своего слуги. Теперь я ее нашел.
— У вас очень проницательный взгляд, синьор, если вы под нашими масками находите то, что искали, — отозвалась старшая из дам в то время, как кармелит ответил вежливым поклоном на комплименты, которые допускались в подобных случаях.
— Бывают случаи, когда узнаешь не только глазами. Закройтесь как вам будет угодно, но вы мне не помешаете утверждать, что около меня самое красивое лицо, самое доброе сердце и самая чистая душа Венеции.
С этими словами кавалер поднес молчаливой красавице букет прекрасных живых цветов, среди которых виднелись цветы, воспетые поэтами, как символ постоянства и любви. Та, которой было сделано это подношение, колебалась — принять ли его — со скромностью девушки, не привыкшей еще к подобным проявлениям галантности.
— Не отказывайся принять эти цветы, моя милая, — сказала ее компаньонка. — Молодой человек предлагает их тебе только ради учтивости.
— Это будет видно позже, — ответил живо дон Камилло. — До свиданья, синьора, мы с вами уже встречались в этих водах, и тогда между нами было меньше принужденности.
Он поклонился и дал знак своему гондольеру. Вскоре его лодка затерялась среди других. Но, прежде чем две гондолы разошлись, маска молодой девушки приподнялась, и неаполитанец был вознагражден за свою любезность, увидев прекрасное лицо Виолетты.