— Она об этом не думает. Ей хорошо вместе с матерью.
— Да, этого республика не может ее лишить. Нет ли надежды, что вскоре мы будем все вместе? Как давно я не видел никого из семьи, кроме тебя!
Отец привлек к себе и поцеловал Джакопо.
— Есть ли у тебя хоть маленькая надежда на мое освобождение? — спросил старик. — Обещают ли сенаторы, что я на свободе увижу опять солнце?
— Как же, они обещают. Они много обещают.
— Уже четыре года, должно быть, как я сижу в этих стенах. А я все надеялся, что дож вспомнит своего старого слугу и разрешит ему вернуться к семье.
Джакопо молчал, потому что дож, о котором говорил отец, давно уже умер, и в ослабевшей памяти старика стерся долгий ряд проведенных им в тюрьме лет.
— У меня есть развлечения в неволе.
— Скажи же: каким образом ты смягчаешь свое горе?
— Посмотри сюда, — ответил старик с лихорадочным волнением. — Вот видишь эту щель в доске? От жара она все увеличивается, и мне кажется, что она стала вдвое шире за то время, как я здесь. Я иногда говорю себе: вот, когда она дойдет до этого сучка, то сенаторы сжалятся надо мной и выпустят меня на свободу. Мне доставляет удовольствие следить, как она из года в год увеличивается.
— И только?
— А вот еще: в прошлом году я любил наблюдать за пауком; у него была паутина вот здесь. И я надеюсь, что как появятся мухи, так и он выползет за добычей… Да, сенаторы могут меня безвинно осудить, разлучить с семьей, но они не в силах лишить меня всех удовольствий.
Старик замолчал и смотрел то на щель, свидетельницу долгих лет его заключения, то на сына.
— Ну, пусть они возьмут от меня и паука. Я не буду проклинать их за то, — сказал заключенный, натягивая на себя одеяло.
— Отец!
Старик молчал.
— Отец!
— Джакопо, так ты в самом деле думаешь, что сенаторы не будут так жестоки, они не выгонят паука из моей камеры? — спросил старик выглянув из-под одеяла.
— Они не лишат тебя этого удовольствия, отец, потому что оно не касается ни их власти, ни славы.
— Ну, хорошо, я теперь буду спокоен, а то я все боялся; ведь неприятно лишиться друга в тюрьме.
Джакопо постарался развлечь старика другими мыслями. Он поставил на полу перед постелью отца еду, которую разрешали приносить, и, успокоив старика еще раз словами о близкой свободе, заметил, что приближается момент разлуки. Но раньше, чем уйти, Джакопо привел в порядок камеру, раздвинул, насколько мог, больше щели в кровле, чтобы воздух и свет свободнее проходили в помещение, и вышел, наконец, из этого мрачного, раскаленного чердака.
Джакопо и Джельсомина молча шли по бесконечным коридорам, пока вновь не очутились на Мосту Вздохов. Девушка первая прервала молчание.
— Как ты его нашел? — спросила она.
— Он страшно изменился.
— Но ведь есть надежда, не правда ли? Ты сам ему это сказал.
— Ах, ведь я нарочно это говорил, чтобы не лишать его последней надежды.
— Карло, я в первый раз слышу, что ты так спокойно говоришь о несправедливости правительства республики и о заточении твоего отца.
— А потому, моя дорогая, что его освобождение близко.
— Я тебя не понимаю; то ты говоришь, что нет никакой надежды, то о скором освобождении.
— Я говорю о смерти, Джельсомина. Страданьям отца приближается конец.
— Карло, сегодня отец, говоря с тобой, произнес имя, которое я не хотела бы, чтобы он употреблял. Он назвал тебя Джакопо, — сказала вдруг девушка.
Браво бросил на нее беспокойный взгляд и поспешил отвернуться.
— Иногда люди предугадывают свою судьбу, Джельсомина.
— Неужели ты думаешь, что отец подозревает Сенат в намерении прибегнуть к услугам этого страшного чудовища? Ты сердит на Сенат за его несправедливость к твоей семье, но ты не должен думать, что в этом случае он прибегнет к кинжалу наемного убийцы.
— Я думаю только то, о чем говорят каждый день на каналах.
— Мне бы хотелось, чтобы твой отец не произносил никогда этого ужасного имени.
— Ты права, Джельсомина. Но что ты сама думаешь об отце?
— Это посещение не было похоже на предыдущее. Не знаю почему, но раньше ты мне казался более уверенным, когда внушал отцу спокойствие; сегодня ты как бы находил какое-то страшное удовольствие в словах отчаяния.
— Ты ошибаешься, — сказал браво, задыхаясь. — Ты ошибаешься! Сенаторы хотят оказать нам справедливость, наконец… Это почтенные люди. Нельзя сомневаться в их справедливости.
Но сказав это, браво с горечью улыбнулся.
— Ты смеешься надо мной, Карло. Я знаю, что только немногие не делают никому зла…
— Вот что значит жить в тюремной атмосфере. Нет, девушка, есть люди, которые из поколения в поколение родятся мудрыми, добродетельными, ко всему способными и созданными, чтобы бросать в тюрьмы честных тружеников и бедняков. Ведь это ясно, как день, и очевидно, да, очевидно — как стены этой тюрьмы.