Джельсомина провела его в комнату под самой крышей. Из нее были видны остров Лидо и Адриатическое море. Ветер качал мачты судов и волновал лагуны. По надувшимся парусам и по тем усилиям, с которыми гребли гондольеры, можно было судить, что ветер был очень силен. По ту сторону Лидо море было покрыто пенистыми валами.
— Это хорошо! — сказал Джакопо, осмотрев внимательно всю картину, расстилавшуюся перед его глазами. — Они далеко от берега и при таком ветре через несколько часов будут в Анконе… Теперь идем в камеру отца, Джельсомина.
Дочь тюремного смотрителя не ожидала такой быстрой перемены разговора, но ничего не сказала, и через несколько минут они были у постели старого заключенного. Он не заметил их прихода, и Джакопо вынужден был дать знать о себе.
— Отец, — сказал он грустно, — это я.
Заключенный обернулся, и, несмотря на то, что он был теперь гораздо более слаб, чем в последний приход сына, легкая улыбка появилась на его изможденном лице.
— Ну, что, как мать? — спросил он торопливо.
— Ничего, счастлива… Душа ее постоянно с тобою, отец.
— А сестра?
— И сестра часто вспоминает тебя. Обе они терпеливо ждут свидания с тобой.
— Ну, а что сенаторы?
— Они, как всегда, остаются бездушными себялюбцами, — ответил с горечью Джакопо.
— Синьоры ошиблись, подозревая меня в покушении на доходы государства, — сказал с покорностью старик. — Но придет время, и они поймут свою ошибку… Ты несправедлив к ним, сынок, — между сенаторами есть достойные люди, как, например, синьор Пьеполо. Он много мне делал добра в молодости, и, если бы не это незаслуженное обвинение, я бы далеко пошел в гору.
— Но он умер, — сказал Джакопо.
— Разве он умер? Да, смерть никого не минует, Джакопо, — сказал старик.
— Отец, — вскрикнул браво, желая остановить старика. Он встал на колени перед постелью его и сказал ему на ухо:-Ты забываешь, отец, что по некоторым причинам нельзя произносить этого имени. Я ведь тебе уж не раз говорил, что если ты меня будешь так называть, то мне не позволят больше навещать тебя.
Старик взглянул на сына помутившимися глазами; многое теперь казалось ему непонятным. Переведя глаза в стену, он вдруг засмеялся, как ребенок.
— Посмотри поскорее, сынок, приполз ли паук?
Джакопо вздохнул, но поднялся, чтобы исполнить желание отца.
— Нет, его не видно, отец, да теперь ему еще не время, вот подожди тепла.
— Да разве теперь-то не тепло? Ведь ты забываешь, сынок, что мы совсем под крышей. А как солнце жжет! Синьоры и не представляют себе, какая это пытка быть зимою в подземных тюрьмах, а летом под раскаленным свинцом.
— Они заботятся только о своей собственной власти… Ах, да что об этом говорить! Скажи, отец, чего тебе не достает?
— Воздуха, сынок, воздуха!
Джакопо подбежал к одной из трещин, но, несмотря на все усилия, он не мог увеличить отверстия.
— Скорее отвори дверь, Джельсомина! — крикнул он, возвращаясь к постели отца.
— Теперь мне лучше, — сказал старик, — а вот, когда ты уйдешь, и я останусь один с моими думами, представлю себе, как огорчены мать и сестра, — тогда мне будет тяжко! Что теперь у нас — уж август?
— Нет, только май еще.
— Мне придется еще много страдать от жары?
Взгляд Джакопо был так же страшен в эту минуту, как леденящий взор старика. Грудь его высоко поднималась от прерывистого дыхания.
— Нет, это невыносимо! — сказал он тихо, но в его голосе слышалась непоколебимая решительность. — Невозможно, чтобы ты дальше так мучился! Вставай, отец, и иди за мной. Мы можем пройти беспрепятственно: ключи с нами, и я знаю все выходы. Я найду способ спрятать тебя как-нибудь до ночи, и тогда мы навек оставим эту проклятую республику.
Луч надежды блеснул в глазах старого узника, но неуверенность в возможности побега сразу изменила их выражение.
— Но ты забыл о тех сильных, которые властвуют над нами. И как ты обманешь эту девушку?
— Она на нашей стороне. Верно я говорю, дорогая Джельсомина?
Молодая девушка была так напугана видом отчаянной решимости самозванного Карло, что не была в состоянии отвечать, и опустилась на скамейку. Старик поочередно смотрел то на одного, то на другую. Он сделал усилие подняться, но напрасно: он вновь упал на солому. Тогда только Джакопо окончательно понял невыполнимость своего плана. Мало-по-малу он успокоился и стал вновь бесстрастным.
— Отец, мне пора уходить.
— Когда же теперь я тебя увижу?
— Если ничто не помешает, я скоро тебя навещу.
Подвинув поближе к отцу все, что ему могло понадобиться, браво вышел из тюрьмы с Джельсоминой.