— По каким соображениям дали они это разрешение, девушка?
— Ему сказали, что пусть своей службой он искупит свободу отца… Несмотря на тяжесть условий, Джакопо согласился на них ради того, чтобы его отец мог вздохнуть на свободе.
— Ты говоришь загадками.
— Мне достоверно известно, что в продолжение трех лет Джакопо разрешалось приходить в тюрьму, и мой отец не согласился бы впустить его туда без разрешения властей. Мне было поручено сопровождать Джакопо.
— Ты знала, что он был наемным убийцей?
— Нет! Мне никогда больше не придется пережить более тяжелых минут, как те, когда я узнала, что добрый, нежный Карло оказывается отверженным всеми Джакопо… Но это страдание мое прошло.
— Ты хотела стать женой этого осужденного?
— Да, ваше высочество; мы хотели повенчаться.
— И теперь, когда тебе известно ремесло этого Джакопо Фронтони, ты все-таки не отказываешься от своего намерения?
— Не отказываюсь, потому что я знаю, кто он на самом деле. Он пожертвовал своим именем, чтобы спасти томящегося в тюрьме отца…
— Это дело требует вашего объяснения, отец. Девушка слишком взволнована и не может ясно передать его сущность.
— Великий государь, она хочет сказать, что республика разрешила сыну навещать заключенного отца и дала ему надежду на освобождение при условии, если он, служа в тайной полиции, согласится прослыть за наемного убийцу!
— И вся эта невероятная история опирается только на слова осужденного к смертной казни преступника?
— Да, того, кто уже много раз видел смерть перед собою… Во всяком случае, синьор, это дело заслуживает внимательного расследования.
— В этом отношении ты прав… А когда назначена казнь?
— Завтра на рассвете, государь.
— А что с отцом?
— Он умер, в тюрьме, дож Венеции…
В течение нескольких минут дож молчал.
— Слышал ли ты о смерти рыбака Антонио? — спросил дож.
— Да, и я утверждаю, что Джакопо не виновен в этом преступлении. Я исповедывал этого самого старика перед тем, как он был… убит.
Дож отвернулся; он начинал понимать истину.
— Ваше высочество! — произнес дрожавший голос.
— Что тебе надо, девушка?
— Я надеюсь, что ваше высочество не допустит Венецию до такого позорного преступления.
— Ты слишком смело говоришь, моя милая.
— Опасность, грозящая моему Карло, научила меня быть смелой. Может быть, вы согласитесь пойти взглянуть на бедного Карло или прикажете его привести сюда? Его простой рассказ докажет вам всю несправедливость возводимых на него обвинений.
— Это бесполезно… совершенно бесполезно. Твоя уверенность в его невиновности красноречивее его слов.
Луч надежды блеснул в глазах Джельсомины. Дож, казалось, совершенно терялся; он смотрел то на девушку, то на члена Совета Трех, лицо которого попрежнему оставалось безучастным.
Он дал знак Джельсомине и монаху удалиться. Джельсомина охотно повиновалась, так как торопилась в камеру Джакопо. Но монах задержался на минуту, не доверяя успеху своей просьбы. Он увидел, что старый дож подошел к безмолвному члену Тайного Совета и протянул ему руки, как бы ища его сочувствия.
Глава XXXI
С наступлением следующего дня жители Венеции принялись за свои дела. Полицейские агенты деятельно подготовляли настроение публики; и, когда солнце поднялось высоко над морем, площади начали наполняться. Говорили, что, для восстановления спокойствия в городе и для дальнейшей охраны жителей, на площади будет произведена публичная казнь преступника. Любопытные горожане в мягких шляпах и плащах, маскированная молодежь и множество иностранцев, посещавших угасавшую республику, — все спешили поглазеть на приговоренного в последние минуты.
Гвардейцы-далматинцы были выстроены так, чтобы окружить обе гранитные колонны Пьяцетты. Дисциплинированные солдаты стояли лицом к африканским столбам — символу смерти. Несколько воинов более высокого разряда с серьезными лицами прохаживались перед войсками, а бесчисленная толпа заполняла остальное пространство площади сзади войск. Больше сотни рыбаков находились сзади первого ряда солдат. Между возвышенными пьедесталами святого Феодора и крылатого льва были видны плаха, топор, древесные опилки и корзина, — обычные принадлежности казни того времени. Палач стоял в стороне.
Наконец, общее волнение в толпе заставило всех повернуться к двери дворца. Поднялся глухой гул голосов, толпа раздалась, и показался отряд полицейских, приближавшийся быстрыми шагами. Далматинцы разомкнули ряды и, пропустив отряд, снова сомкнулись. Дойдя до плахи, полицейские разделились на два ряда и расположились в некотором отдалении; Джакопо с духовником остались вдвоем перед орудиями смерти. Таким образом, все присутствовавшие на площади могли их видеть.