— Надеюсь, ты понимаешь, что я вынуждена демонстративно игнорировать тебя, — тихо произнесла она. — Вероятно, если бы ты не заставил меня учиться танцевать, Ханна не посадила бы нас вместе.
— Но зато ты вальсировала на балу. Разумеется, ты вольна, не обращать на меня ни малейшего внимания хоть до самого конца трапезы, — сказал Энтони, усаживаясь в соседнее кресло. — Однако не странно ли осуждать меня за попытку обучить тебя элементарным вещам, необходимым даже на таком приеме, как этот?
Он подкрепил свою тираду высокомерной улыбкой. Виктория слегка наклонилась к нему и прошипела:
— Ты намеренно меня злишь?
— Да, — шепотом отозвался он. — Кое-кто взирает на нас с явным подозрением. Я рад, что мы с тобой сидим рядом, но сейчас отвернись от меня и улыбнись ему.
Приказ есть приказ. Она исполнила его и, получив в ответ «соблазнительную» улыбку Харди, вздрогнула от омерзения и сделала большой глоток вина. Почему бы и нет? Обед кончится не скоро, а дело у нее всего одно — придумать, какую именно гнусность ей будто бы сказал Сомертон. Ну, разве это проблема для бывшей горничной борделя? Она вспомнила разговоры тамошних обитательниц, быстро выбрала подходящий вариант и сосредоточила свое внимание на жареном гусе с картофелем. Совсем скоро она вернется в Лондон, получит от Сомертона обещанные деньги и сможет организовать для детей рождественский обед, похожий на этот. Однако Энтони рядом с ней уже не будет. Никогда.
На протяжении всего обеда он без конца прикасался к ней коленом и даже проводил рукой по бедру. Виктория то краснела, то бледнела от таких телодвижений, а дразнящий аромат сандалового мыла просто преследовал ее. В результате она с трудом удерживала вилку и нож в дрожащих руках.
Харди через стол посылал ей сочувственные взгляды.
Когда она доела пудинг с изюмом, Сомертон слегка наклонился к ней:
— Я хочу, чтобы ты всячески избегала этого типа. Мне не нравится, как он на тебя смотрит.
Виктория поднесла к губам салфетку и прошептала:
— Мне тоже. Но мы приехали сюда ради письма. Тебе нужно выполнить задание.
— Не приближайся к нему, пока я не попрошу тебя об этом.
Чувствуя на себе пристальный взгляд Харди, она встала и уже в полный голос заявила:
— Я не ваша собственность. И буду поступать так, как мне хочется.
Виктория покинула столовую с намерением отправиться в бальный зал, но по дороге передумала и свернула в дамскую комнату, чтобы собраться с мыслями. Приведя себя в порядок, она вышла в коридор и тотчас увидела Харди. Он стоял к ней спиной, а перед ним в почтительной позе застыл лакей, протягивающий ему письмо. Письмо!
— Благодарю вас, любезный, — пробурчал Харди, засовывая письмо в карман жилета. — Теперь я могу покинуть этот ужасный прием.
Заветное письмо находилось у Харди, и Виктория поняла — у нее нет времени на то, чтобы разыскивать Сомертона.
Харди обернулся, заметил ее и с улыбкой поджидал, когда она приблизится.
— Миссис Смит, я искал вас. — Он схватил Викторию за локоть и потащил к двери ближайшей комнаты. По иронии судьбы за этой дверью находилось не что иное, как кабинет лорда Фарли. — Наверное, для вас было настоящим мучением сидеть рядом с Сомертоном.
— Вы даже не представляете, мистер Харди. — Она постаралась увеличить расстояние, разделявшее их.
— Просто Маркус. Вам пора звать меня по имени, — сказал он, надвигаясь на нее.
Виктория отступала, пока не ударилась о край массивного письменного стола лорда Фарли. Харди подошел так близко, что его дыхание обжигало ей щеки.
— Итак, что сказал Сомертон? Мысль об этом сводит меня с ума.
Она понимала, что должна тянуть время, пока не придумает, как выбраться отсюда целой и невредимой.
— Вы хотите знать, что сказал мне Сомертон перед обедом?
— О да! — Он провел пальцем по краю ее декольте.
Где же Энтони? Он обещал сегодня вечером присматривать за ней. И за Харди. Должно быть, сейчас он уже заметил их отсутствие.
— Он сказал, что хочет привязать меня к кровати и… — Она умолкла и постаралась изобразить крайнюю степень смущения.
— И?.. — задыхаясь, потребовал Харди. — Что он хочет сделать с вами?
— Он выразился очень грубо.
— Скажи мне, Энн! Скажи скорей!
Он прижался к ней, и она почувствовала, насколько он возбужден.
— Я не могу, Маркус, это ужасное слово.
Ей не удалось увернуться. Он прижался губами к ее уху и приказал:
— Говори! Я хочу слышать, как ты произнесешь это слово.
Борясь с подступившей к горлу тошнотой, она лихорадочно пыталась сообразить, как остановить его.