И что это, интересно, значит? Что тебе нужно, Джонни? Что изменилось? Хорошо бы узнать правила до того, как я впишусь в очередную ебанутую хрень. Хотя, если честно, на самом деле мне уже глубоко похуй. Хочешь посмотреть — дело твоё.
Так на чём мы остановились. Панам Палмер… Нет, к чёрту Панам. Извини, детка, ты красотка и всё такое, но не сегодня.
Ладно, есть ещё кое-что. Тебе не понравится, Джонни. Я постараюсь, чтобы тебе не понравилось. Последняя попытка. Если это не поможет, то уже ничего не поможет. Ну, погнали.
Джонни настраивает гитару. Спутанные волосы спадают на лоб, когда он чуть наклоняется вперед. Он и не думает их поправлять, слишком сосредоточен. Он щурится, в уголках глаз появляются морщинки. Плевать, пусть будут морщинки.
Движения лёгкие, быстрые. Хромированные пальцы поворачивают колок, зажимают струну. Пальцы другой, нормальной руки бьют по струнам. Также легко, обманчиво небрежно. У него красивые руки. Такие разные, слишком разные, в них есть противоречие. Странно, но это завораживает. Одна обычная, вся испещрена шрамами, старыми и новыми, в ней бьётся пульс, бьётся жизнь. Она пахнет сигаретами. Вторая совершенная, но холодная, в ней нет жизни, нет чувств, сомнения и боль ей чужды. Она не пахнет ничем.
Да, в этом он весь. В этих руках. В том, как играет струну, как с нежностью поглаживает деку. «Да, детка» — шепчет он низким прокуренным голосом. После этих слов во рту оседает сладость. Да, детка. Он слегка прикусывает губу. Его это возбуждает. А это неплохо. Чёрт, действительно неплохо. Губы растягиваются в небрежной усмешке, когда он замечает, что его член упирается в корпус гитары. Почему бы и нет? Он бережно откладывает гитару, откидывается на спинку кресла. Неспешно расстёгивает ширинку. Только интересно, какую он выберет, левую или правую? Какой рукой он…
— И ты ещё что-то пиздишь мне про личные границы…
Блять. Идеальный Джонни тает в пространстве вместе с гитарой и расстёгнутой ширинкой. Реальный лежит рядом и пиздит. Как всегда.
— Вот это, блять, интрига века. Действительно, какой рукой дрочит Джонни Сильверхенд? Ну давай, Ви, вруби мозги. В вопросе есть подсказка.
Жаль, действительно жаль. А ведь только начало получаться.
— Хочешь попробовать? Тебе ведь интересно, как это, правда, Ви?
— Злость.
— Джонни.
Я злюсь. Я заебался. Я, просто пиздец, как заебался. В эту секунду я ненавижу его больше всего на свете. Самое тупое, что это всё, пиздец, как напоминает одну из моих влажных ночных фантазий. А ведь когда-то я хотел этого. Правда, хотел. Просто, сука, мечтал об этом. Когда это было? Пару недель назад? Где-то в прошлой жизни. А теперь, что теперь? Теперь я просто хочу спать, и у меня, пиздец, как болит башка. Коротко о том, куда уходят мечты. Да уж, блять. Это стоило бы записать.
— Блять, Джонни, просто отъебись.
— Да ладно, не ломайся, малыш, попробуй, — его голос хриплый, приторно-ласковый, он совсем рядом, у моего левого уха, — Доктор Сильверхенд плохого не посоветует.
Малыш, да? Ну, конечно. И что ты задумал, Джонни? Правда надеешься провести меня этой херней?
А ему весело, он считает, это забавно. Срать он хотел на меня, и чего я хочу. А я устал, если кому-нибудь интересно. Я просто устал. Я не хочу ничего. Мне уже похуй. Я просто хочу, чтобы всё закончилось.
Металлический холод обжигает, когда я всё-таки дотрагиваюсь до члена. Левой, как он сказал. Забавно. Это правда моя рука? Ну, допустим. Я не хочу открывать глаза.
— «Это всё еще моя рука?» — он передразнивает мои мысли, — ой, или уже моя?
Нет, это не я. Точно не я. Чужая металлическая рука сдавливает мой член. Это больно.
— Блять, да что ты творишь, — кажется, я произнёс это вслух. Рука не моя, а вот голос точно мой. Заёбанный до глубины души. Да, голос всё ещё мой.
Он усмехается мне в ухо. Я почти чувствую его дыхание.
— Ты правда хочешь поиграть в это, Ви? «Джонни, что ты делаешь, Джонни, хватит, о боже, да, Джонни, да». Но если нет, так нет. Ты можешь закончить это, Ви. Всё в твоих руках.
В моих руках. Действительно. В моих, блять, руках. Ха-ха.
— Ты ведь хотел этого. Так в чём проблема, Ви?
В чём проблема, Ви? Действительно, блять, в чём же. В тебе, во мне, в том, что я, блять, подыхаю. А, ладно. Окей. Хочешь поиграть, Джонни? Ну давай поиграем.
Ледяные пальцы касаются головки. Ещё раз. И ещё. Это больно. Или приятно. Всё вместе. Будто бьёшься локтем об острый угол. Снова и снова. Раз за разом.
Я слышу собственное хриплое дыхание. Он перебирает пальцами, будто в его руке не член, а гитарные струны. Хорошо. Это просто пиздец, как хорошо. Блять.
— Ну так что, Ви? Всё ещё «нет»? Или уже «да»?
Этот голос. Точнее шёпот. Не такой, как в моих фантазиях. Наигранный. Циничный. Он везде. Справа от меня. И слева. Везде. Во мне и вне меня.
— Выбор.
— Джонни.
— Синяя таблетка или красная, Ви?
Меня трясет. Он делает что-то, и мне кажется, будто все импланты разом дали сбой. Меня бьёт током. Ебаная ванна с ебаным льдом. Мне холодно, мне жарко. Я сейчас поджарюсь. Мне больно. Мне ахуеть, как хорошо.
Он останавливается. Почти останавливается. Теперь он делает это медленно. Подчёркнуто медленно. Мучительно медленно. Ток проходит по моему телу. От головки члена до кончиков пальцев. А ему весело. Это пытка, ёбаная пытка.
— Ну так, синяя или красная? Давай, Ви, скажи. Решать тебе. Я не продолжу, пока не скажешь.
Я схожу с ума. Я умираю. Я хочу прекратить. Я хочу продолжить. Синяя или красная. Синяя или красная. Эти слова пульсируют в моём теле. Мир исчез. Мира больше не существует. Всё сводится к одной точке. Вся ёбаная вселенная. Всё кончилось, осталось только это. Синяя или красная, синяя или красная…
— Ну же, Ви.
Я дёргаюсь, я извиваюсь, я переворачиваюсь набок, я кусаю подушку.
— Красная, — откуда-то звучит мой охрипший голос, — красная…
Я слышу его смех.
— Хороший мальчик.
— Страх.
— Джонни.
Меня снова накрывает.
Я слышу музыку. Музыку, которой нет. Пронзительное гитарное соло. Рваный ритм. Она ускоряется. Сквозь неё я слышу собственные стоны. Я не могу это контролировать. Я не хочу контролировать. Я — гитарная струна. Я сделаю всё, что он хочет. Что угодно. Я могу издавать любые звуки, какие он пожелает. Я порвусь, если он захочет. Я могу быть музыкой. Самой красивой музыкой в мире. Я — струна в руках гения. Джонни Сильверхенд живет, как играет. Неистово, ярко, свободно. Джонни Сильверхенд дрочит, как играет.
Блять, я сейчас кончу.
— Ну-ну, тише, малыш. Тише. Не так быстро. Ещё не всё. Нужно ещё потерпеть. Больно уже не будет.
Я — мальчишка с вывихнутым пальцем. Я сижу на кушетке в больничной палате. Доктор Сильверхенд в белом халате гладит меня по голове. Тише, малыш, тише. Вот так. Больно больше не будет. Но я хочу, чтобы было больно. Хочу, чтобы он дальше гладил меня по голове. Я готов терпеть любую боль. Любую. Ради него. Ради этого. Я хочу доктора Сильверхенда. Я люблю доктора Сильверхенда.
Блять, Ви, это ещё что такое? Что это за мысли? Что за пиздец у тебя в голове?
Я знаю, он их слышит. Знаю, потому что он смеется. Всё время смеется. Мне не по себе. Мне страшно. Он — демон. Чёрная тень у меня за спиной. Он обвивает меня, как змея. Он душит меня. Я задыхаюсь. Блять, я реально задыхаюсь.
Время остановилось. Я чувствую каждую секунду. Чувствую, как вязко и медленно перетекают одна в другую секунды моей ёбаной жизни.
Мой член пульсирует, как пульсирует передавленная конечность. Будто миллионы булавок вонзаются в него. Не только в него, во всё тело. Я — дикобраз, но мои иголки больше не защищают меня, они протыкают меня насквозь. Блять.