— И что же?
— Смирение.
— Джонни.
— Ты тупой наивный ребёнок, Ви. Твои мыслительные процессы напоминают взрыв торта на детском дне рождения. Твой несчастный мозг не способен генерировать причинно-следственные связи. Меня только удивляет, почему ты в детстве не сунул пальцы в розетку и не сдох. Это было бы для тебя самым естественным исходом. Но ты почему-то вырос. Более того, ты стал нетраннером. Казалось бы, тупые нетраннеры долго не живут. А ты вот живёшь. А знаешь, что самое тупое? Самое тупое в этом то, что несмотря на всю эту хуйню, ты почему-то мне нравишься.
— Вот как.
— Да, Ви, вот так. Действительно нравишься. По-настоящему. И это самое дерьмовое.
Он выплёвывает моё имя также, как произносит «блять». Да, блять, вот так.Очаровательно, Джонни. Впрочем, лучшего признания я уже вряд ли дождусь.
— Да уж, действительно неприятно.
Не то, чтобы я хотел язвить. Или хотел? Сам уже не знаю. Кажется, он правда расстроен. И бесится. И ещё что-то. Ещё много чего. Слишком много чего.
— Блять, еще один сарказм, и я не знаю, что я сделаю.
В принципе сделать-то он может, в этом я не сомневаюсь. Из личного опыта Ви. Мы уже подошли к краю. Один неверный шаг, и моя черепушка взорвётся к хуям собачьим. Драматичная картинка. Я балансирую на чём-то тонком, вроде лезвия. Я бегу по лезвию, а подо мной огненный ад.
А он сидит на краю кровати. Смотрит куда-то перед собой. Когда он снова открывает рот, кажется, что он говорит уже не со мной:
— Я бы мог тебя наебать, Ви, это ведь так легко. Как отнять конфетку у ребёнка, ну правда. Только что, несколько минут назад, ты извивался, как червяк…
Ты мне нравишься, Ви. Ты червяк, Ви. Заебись.
… Да, Ви, как червяк. Кричал, что сделаешь ради меня всё. Так просто. Знаешь, я ведь хотел. Правда, хотел. Затолкать тебе в горло ёбаную таблетку, отобрать тело. Меня бы даже совесть не мучила. Знаешь, почему? Потому, что это бы нас спасло. Хоть одного из нас. Хотя бы тебя. Но я, блять, не смог. Не смог, понимаешь?
Нет, Джонни, не понимаю. Я давно уже нихуя, блять, не понимаю.
… Хочешь знать, что я чувствую, Ви? Я чувствую, нет, я знаю, что поезд, на котором я еду, несётся прямо в ад. Что следующей остановки уже не будет, что рельсы обрываются в конце пути, а мы на полном ходу несемся в пропасть. Я уже вижу, как сам дьявол таращится на меня оттуда своими пустыми глазницами. Я ещё могу это остановить. Но не хочу. Просто, блять, не хочу. Я сажусь на своё место, закуриваю сигарету и смиренно еду в ебаный ад.
— Так вот к чему это всё было? Дрочил мне, чтобы отобрать тело? А потом, значит, совесть замучила. Ну ахуенно, блять, Джонни. Браво!
— Предательство.
— Джонни.
Он по-прежнему сидит рядом, но вид у него такой, будто он пытается пробить стену башкой. Или уже не пытается.
— Ну, ещё бы. Из всего что я сказал, тебя волнует только, почему же я, блять, тебе подрочил. Не знаю, на что ещё я мог надеяться.
— Не знаю. Просвяти меня.
— Сначала, да. Потому, что хотел получить контроль. А потом… подумал, что ещё могу кое-что показать тебе. Показать, что можно по-другому. Что есть то, чего ты пока не знаешь. Дрочка — тупой пример, но показательный. Ты делал это всю жизнь. Так, как привык. Но ты в жизни так не кончал. Даже когда трахался. Даже когда посмотрел первый в жизни брейнданс. Никогда. Это была просто твоя рука, Ви. Просто ты. Не я. Я только задал тебе направление, понимаешь? Хотел показать тебе, что можно по-другому. Дрочить по-другому, жить по-другому. Не плыть по течению. Хотел показать, что всё в твоих руках. Что ты можешь сам задавать ритм. Как жить, как умереть. На своих правилах.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Ошибка.
— … я.
— Ты и так знаешь, Ви. Варианты есть. Выход есть. Альт…
Ага, ну да. Гребаная Альт Каннингем.
— Конечно, Джонни. Ты прав. Нахуй реальную тёлку, которая реально может нам помочь. Доверимся ебаной хуйне из-за Чёрного Заслона, почему бы и нет? Это же, блять, самое умное, что мы можем сделать.
Я сам не заметил, когда начал орать на него. Вслух.
Его взгляд пронизывает меня насквозь. Неприятно.
— Я верю Альт.
— Ты веришь Альт, которую трахал в своей гримерке после концертов. Ты понятия не имеешь, во что она могла превратиться. Ты когда-нибудь встречался с дикими искинами, Джонни? Знаешь какое дерьмо творится там, за Заслоном?
Он качает головой.
— Прости, Джонни, но после этой хуйни, которую ты хотел провернуть, как я могу верить тебе? Ты и твоя ёбаная подружка, вы друг друга стоите.
Я понял, Джонни. Я наконец-то всё понял. Эти твои метания, весь твой спектакль. «Тебе нельзя любить меня, Ви». Блять. Это тебе нельзя, тебе неудобно любить меня, ебаный ты мудила. Да иди ты нахуй, Джонни.
— Так это и есть твоя гребаная любовь, Ви? На которую ты надрачиваешь, которую так лелеешь. Ты готов продать нас, и из-за чего? Из-за обиды? Из-за гордости? Из-за своей тупой детской ревности?
Так. Стоп. Глубокий вздох. Кажется, тут стоит притормозить. Успокаиваемся. Вдох — выдох. Вдох. Выдох.
— Окей, Джонни. Хорошо. А какой у нас ещё выбор? Взять всех наших друзей, тащить их штурмовать ёбаную башню? Ты готов смотреть, как они умирают за тебя? Снова? Готов смотреть, как Бестии раскроят башку? Или ты не думаешь о таких мелочах? Цель оправдывает средства, да?
Кажется, я попал в десятку. Выбил страйк. Тысяча очков в пользу Ви. Браво.
Он молчит. Сидит, низко опустив голову. Ты перестарался, Ви. Партия в шахматы случайно закончилась убийством одного из игроков. Перестарался.
Вдох-выдох. Вдох.
— Ханако может нам помочь, — я стараюсь говорить спокойно, — помочь нам без лишних жертв. Не ставя никого под удар, понимаешь? Самая большая цена при таком раскладе — наша жизнь. Моя и твоя. Это единственное, чем мы в праве распоряжаться, Джонни. Единственное. Неужели, это, правда, так сложно понять?
Молчит. Паршиво. Лучше бы он дальше орал на меня. Всё что угодно лучше, чем его молчание. Такое молчание. Ненавижу это дерьмо. Ненавижу чувствовать себя виноватым. Особенно, когда я прав. А я ведь прав. Неужели, это может радовать? Блять.
Тишина длится долго. Бесконечно долго. Я слышу каждый удар своего сердца, каждый свой гребаный вдох. Кажется, проходит целая вечность до того, как он снова начинает говорить. Тихо, одними губами.
— Знаешь, Ви, с тех пор как я воскрес в твоем теле, я много думал. Думал о том, зачем я здесь, в теле сопляка, застрявшего в пубертате. Снова в этом городе. Ведь должен же в этой хуйне быть какой-то смысл. Думал, может, жизнь дала мне второй шанс. Может, я должен был что-то сделать. Научить тебя чему-то. Помочь тебе что-то понять. Или я сам должен был понять. Я не знаю, Ви. Говорят, у жизни дерьмовое чувство юмора. Походу так и есть. Потому что, похоже, никто из нас так ничего и не понял.
Блять, Джонни.
На секунду он исчезает, но снова появляется в другом месте. Теперь он сидит на кровати, прислонившись спиной к стене. Моя рука тянется к нему. Я сам не знаю, что хочу сделать.
— Джонни…
— Всё это плохо кончится. Спокойной ночи, Ви. Давай не будем всё усложнять.
Моя рука ударяется о стену там, где только что было его плечо. Блять.
— Я. Сам.
— Идиот.
— Хватит на сегодня.
Она уходит. Долбанные каблуки стучат по кафельному полу. Всё тише и тише. Стучат, пока не проваливаются в небытие где-то далеко. Я один. Один. Неужели мне когда-то этого хотелось? Я сам сделал это. Своими грёбаными руками. Это то, к чему я стремился? Ради чего рисковал жизнью, ради чего убивал. Ты счастлив, Ви? Ви?
Комната белая. Стерильно-белая. Отвратительно белая. Ненавижу. Я ненавижу это место.
Я до сих пор подключён к консоли. Кажется, докторша велела отключиться. Штекер вынимается с глухим щелчком. Я смотрю на свою руку. Лак. Остатки ёбаного лака на ёбаных ногтях. Блять. Сука.