Билли вспомнил о звере и его обещании ждать его.
— Как ты себя чувствовал, — спросила Рамона, — после того, что ты... сделал на лесопилке?
— Я испугался. И был немножко не в себе.
После событий на лесопилке ему долго снился кошмар, в котором вращающееся лезвие пилы превращало его руку в кровавое месиво. Иногда Билли чувствовал дикую, страшную боль, пронзающую его левый глаз. Но хуже, чем боль, был горячий комок ярости, выросший в нем во время атаки клановцев. Потом боль и ярость постепенно исчезли.
— Это были эмоции, которые держали Линка Паттерсона в этом мире, — объяснила Рамона. — Когда ты уговорил духа освободиться от них, у него появилась возможность перенестись. Ты до сих пор хранишь эти чувства в себе. Что ты собираешься с ними делать? В следующий раз может быть еще хуже. У тебя есть две возможности: ты можешь пустить эмоции на что-то созидательное либо на что-то злое и жестокое. Я не могу выбрать за тебя.
— Я справлюсь с этим.
— И еще одна проблема. — Рамона посмотрела в окно. — Черная аура.
Сердце Билли подпрыгнуло.
— Ты увидишь ее снова. Именно из-за черной ауры я перестала выходить из дома, посещать город и церковь; я не хотела знать, кто умрет следующим. В ту ночь на палаточной проповеди я увидела пару человек, которым мальчик Фальконера сказал, что они исцелены; но поскольку эти люди были тяжело больны и перестали принимать лекарства, ОНИ ВСКОРЕ УМЕРЛИ. Я верю, что человеческое сознание может творить потрясающие землю чудеса. Оно может исцелить тело, а может наслать на него порчу. Как ты думаешь, что творилось в умах людей, чьи родственники посетили «Крестовый поход», а потом выкинули все лекарства, перестали посещать докторов и очень скоро умерли? Они прокляли Бога, поскольку были полны ложной надежды. Их заставили повернуться к смерти спиной, закрыть на нее глаза, и тем страшнее для них была потеря близких. И честные христиане, и грешники болеют одинаково, а доктора существуют для того, чтобы им помогать... Когда Фальконер играет с Богом, он превращает умных, хороших людей в стадо баранов, готовых для стрижки.
— Ты уверена, что эти люди умерли? — спросил Билли. — Вдруг черная аура ослабла, и они восстановили свое здоровье?..
Рамона отрицательно покачала головой.
— Нет. Я видела то, что видела, но лучше бы не видела этого вовсе, потому что теперь я знаю. Я знаю и буду молчать, поскольку что может одна ведьма? — Она замолкла, и Билли увидел в ее глазах странное выражение. — Худое зло — самое худшее. Носит одеяние пастуха и уничтожает того, кто ему доверяет. О Господи... — Женщина глубоко вздохнула и замолчала.
Билли положил ей ладони на плечи, и она накрыла их своими.
— Ты будешь гордиться мною, мама. Вот увидишь.
— Я знаю. Билли, тебе предстоит долгая дорога...
— Только до Тускалузы...
— Нет, — тихо возразила Рамона. — Сначала до Тускалузы. Потом... твой Неисповедимый Путь разойдется с моим. Ты пойдешь дальше и увидишь то, о чем я и не мечтала. С одной стороны, я завидую тебе, а с другой — боюсь за тебя. Да... — Она поднялась из кресла, и Билли увидел, как много у нее седых волос. — Я сделаю тебе несколько сандвичей, пока ты будешь одеваться. Одному Богу известно, когда у тебя будет возможность поесть.
Билли подошел к комоду и достал оттуда чистые голубые джинсы и сине-зеленый пиджак. Он быстро оделся, желая выкроить немного времени для разговора с отцом. Одевшись, он вытащил из грязных рабочих брюк кусочек угля и сунул его в карман. Его сердце стучало, как оркестр ударных инструментов. Он вынес свой чемодан на террасу, где Джон, склонив голову набок, всматривался в даль и к чему-то прислушивался.
— Жаркий денек, — произнес он тихо. — Слышишь, как шелестит кукуруза?
— Папа, — позвал Билли. — Не знаю, поймешь ты меня или нет, но... я ненадолго уеду. Видишь? Мой чемодан собран, и... — К горлу подкатил комок, и Билли пришлось подождать, пока он исчезнет. — Меня не будет до октября.
Неожиданно в его сознании промелькнула мысль: «До октября отец не дотянет». Он отогнал ее прочь, глядя на здоровую половину отцовского лица.